Хроники последнего лета

Наташа уселась, подождала, пока Загорский нальет кофе из блестящего кофейника, взяла из сахарницы щипчиками кусочек сахара, размешала, с наслаждением сделала глоток и зажмурилась от удовольствия. Все это время Виктор Сергеевич с улыбкой наблюдал за ней.

— Нравится?

— Очень! — призналась Наташа.

Она допила кофе, поставила чашку и откинулась на спинку, устав сидеть церемонно-прямо.

— Вот сыры, — пододвинул тарелку Загорский.

Наташа отрицательно покачала головой.

— Тогда ветчина. Тебе нужно подкрепиться.

— Нет, спасибо.

— Наташенька, я настойчивый. Тебе необходимо поесть.

— Нет, — сказала Наташа, и это прозвучало неожиданно резко.

— Ну, как знаешь, — беззаботно отозвался Виктор Сергеевич и принялся за сыр, с шумом запивая горячим кофе, которое щедро разбавил молоком.

Наташа смотрела на него так внимательно, что Виктор Сергеевич почувствовал себя неуютно, но не подал виду, продолжая, как ни в чем не бывало завтракать.

— Виктор Сергеевич, Можно вопрос?

Загорский кивнул с набитым ртом.

— Не обидитесь?

Он решительно замотал головой, изо всех сил показывая, что не обидится.

— Поймите меня правильно…

Виктор Сергеевич, наконец, проглотил кусок сыра и остановил ее:

— Во-первых, Виктор. Или Витя, Витюша — ну как тебе больше нравится. Во-вторых — не «вы», а «ты». И, в-третьих, я не могу на тебя обижаться. Потому что очень люблю. Вот так.

— Хорошо, — нетерпеливо сказала Наташа, никак не прореагировав на признание в любви, — вы… ты говорил, что с Рудаковым все будет в порядке. Это правда?

Наташины слова неприятно удивили Загорского. Упоминание о Рудакове казалось не просто неуместным, а даже неприличным… Как если бы он сам стал вдруг говорить о Римме, или, не дай Бог, Анечке.

— Это правда.

Он хотел наклониться и взять Наташу за руку, но она сидела далеко, словно специально отстранившись.

— Наташа, я обещал, что все будет прекрасно. Больше мне нечего сказать.

— Когда его освободят?

— Ну… я не могу точно…

— И все же? — настаивала Наташа.

Виктор Сергеевич испугался. Разговор был настолько неожиданным и неприятным, что он не знал как себя вести.

— Наташенька, понимаешь… — начал он, чувствуя, как фальшиво звучит его голос, но в этот момент спасительно зазвонил лежащий на столе мобильный телефон.

Загорский взял трубку, несколько минут молча слушал, потом отключился, став вдруг задумчивым, и медленно положил телефон в карман халата. Встал, подошел к буфету, налил полстакана виски и залпом выпил.

— Что-то случилось? — встревожено спросила Наташа, представляя несчастье, произошедшее с Рудаковым.

— Все в порядке, — деревянным голосом ответил Загорский и широко улыбнулся, — твой муж сегодня будет на свободе. Ему некого больше опасаться.

— Сегодня?

— Да-да, сегодня! — почти закричал Виктор Сергеевич.

— Но я же должна еще…

Наташа быстро встала с кресла и оглянулась на вход.

— Виктор Сергеевич, мне нужно идти. Правда, я должна приготовиться… не обижайтесь только.

— Я не обижаюсь, — сухо сказал Загорский.

— Простите… можно попросить машину? Я не знаю, как отсюда добираться.

Виктор Сергеевич, не глядя на Наташу, вызвал дежурного и приказал отвести гостью домой.

На прощанье Наташа подошла и осторожно поцеловала его в щеку, став на цыпочки.

— Я обязательно позвоню. Правда-правда.

Загорский растянул губы в подобии улыбки, отвел взгляд, но когда Наташа уже поворачивалась, чтобы выйти, поймал ее руку, наклонился и поцеловал тонкие пахнущие ромашковым мылом пальцы.

* * *

Как только Наташа ушла, Виктор Сергеевич налил полный стакан виски и жадно выпил. Вытер губы рукавом халата, выругался вслух и повторил. И в этот момент зазвонили телефоны — мобильник в кармане халата, еще один на полке и кремлевская «вертушка» на рабочем столе. Загорский, разумеется, поднял трубку на вертушке, телефон в кармане отключил, а до аппарата, лежащего на полке, было не дотянуться, так и пришлось говорить под пронзительные нокиевкие трели.

Против обыкновения, звонил лично президент, а не секретарь или помощник. Главе государства только что доложили о гибели Султана, и он в самых резких, с учетом, конечно, общеизвестной сдержанности, выражениях настоятельно рекомендовал Загорскому прекратить валять дурака, разобраться с бабами, заняться делом и для начала срочно явился в Кремль на совещание.

И тут на Виктора Сергеевича подействовал выпитый алкоголь, что, в сочетании с душевными переживаниями, привело к неожиданному результату. Сломались какие-то внутренние ограничители, и он четко, по-военному, получая удовольствие от каждого слова, высказал, что он думает лично о президенте, его помощниках и деловых партнерах, о близких и дальних родственниках, обвинив их попутно в наличии грязных и развратных привычек, нечистоплотности и дурном запахе изо рта. Загорский говорил и изумлялся собственному красноречию, обычно длинные тирады давались с большим трудом, а тут мысли как бы сами собой материализовались в звуки.

Президент, судя по всему, был изумлен не меньше. Выслушав пламенную речь, он немного помолчал, а потом очень вежливо попросил прийти завтра часиков в одиннадцать, если, конечно, здоровье позволит.