Хроника Торнбери

— Отец познакомился с ней в Малаге (в Малаге?? Значит испанка…Как все странно, подумала я), во время студенческих каникул. И более они не расставались… Он до сих пор не оправился после ее смерти и не смог жениться вновь. Он не нашел ей достойную замену, и я его понимаю. Саймон родился очень похожим на маму, думаю, поэтому он его любимчик, — грустно усмехнулся Томас.

— А ты помнишь ее? (от волнения я неожиданно перешла на ты)

— Да, но очень плохо. Помню, когда был совсем маленьким, мама повезла меня к бабушке в Малагу, и пока она была в лавке с ювелирными украшениями, я решил спрятаться, и вышел на улицу. Там стоял ослик, маленький, украшенный разноцветными лентами, мне показалось — он ничей, я решил его покормить и пригласить с собой, сорвал пучок травы и подошел к нему, но ослик испугался и с громким ревом бросился прочь, а я за ним. Короче, я потерялся. Помню лишь, что страшно напугался, дома и люди вокруг были совсем незнакомые, мамы нигде не видно, я сел на ступеньки чужого дома и горько заплакал, потому что решил, что больше никогда не увижу ее, она меня не найдет, и я погибну от голода и жажды, не помню, сколько я просидел один и плакал, но потом подошла незнакомая женщина с длинными светлыми волосами и стала меня успокаивать, спросила, как меня зовут и где мои родители. Я плакал и не говорил, потому что не должен отвечать незнакомым людям. Потом она взяла меня на руки и понесла, и несла долго, прямо к маме. До сих пор помню, как мне было страшно одному в совсем незнакомом месте, как ругали меня за то, что я любопытный маленький ослик увязался за своим еще более глупым собратом. Вот это последнее воспоминание об Изабелле, так ее звали. Потому что очень скоро ее не стало… Элен, да что с Вами?? Вам нехорошо?

(Да. Мне нехорошо, Томас, потому что сейчас ты рассказал мне мой собственный сон. Как странно — значит я видела тогда маленького Томаса в прошлом, и его матерью в моем сне была Фрида, я не могла ошибаться, но его настоящая мать другая… о чем я думаю? Ну конечно, та неуловимая черта, что показалась мне знакомой на портрете, глаза, большие, теплые, карие вишни, добрые глаза Фриды. Боже милостивый, она до сих пор с ними…или точнее с Ним…неисповедимы пути твои, Господи. Нет ничего более вечного и преданного, чем материнская любовь!!!)

Я стояла неподвижно, и слезы одна за другой скатывались по моим щекам. Томас дотронулся до моего плеча и тихо встряхнул

— Что случилось, Элен?

Но я не готова была рассказывать ему о своих снах и откровениях, может быть потом, позже, но не сейчас. Поспешно вытерев слезы, я улыбнулась, и ничего не ответив, пошла следом за Томом.

— Элен, самое интересное впереди. Вы не боитесь?

(Не боюсь ли я встретиться лицом к лицу с прошлым? Очень боюсь, безумно, но и желаю этого не меньше, поэтому иду сейчас за тобой.)

Эти портреты бросались в глаза сразу же, стоило лишь подойти на определенное расстояние к отдельной арке, в которой они находились. Они будто принадлежали друг другу и вечности. Я не осмеливаюсь пока смотреть на Его лицо, я подойду к нему в самом конце, а пока… я снова вижу свой портрет, и внезапно нахлынувшие воспоминания кружат голову.

Вот я вновь сижу в кресле, освещенная ласковым летним солнцем, вижу художника в смешном колпаке и с палитрой в вытянутой руке, а за его спиной, Его, моего любимого, он не отводит ласковых серых глаз и слегка улыбается, пока мастер творит мой образ. Но это лишь воспоминание… сладкое и желанное…, обманчивая манящая Фата Моргана, влекущая в несбыточный мир любви… Я вглядываюсь в свой портрет и удивляюсь, картина совсем не состарилась, только немного потрескался лак, покрывающий ее, а краски так же свежи и ярки, как будто над ними не властно время…, хотя…. Только приглядевшись внимательнее, я замечаю внизу полотна два длинных шрама, два аккуратно заделанных пореза, видимо оставленных острым предметом. Но, Томас предвосхищает мой удивленный вопрос

— О женщины! Как вы опасны в гневе! После того как леди Анна, уже будучи законной женой сэра Фитцджеральда, в порыве безысходной ревности порезала Ваш портрет, слава Богу, он висел высоко и ей не хватило роста, чтобы изуродовать лицо, он приказал перенести картину в свой кабинет и настрого запретил кому — либо заходить туда в его отсутствие.

Ясно… Анна так и не смогла Ему простить меня…

Время пришло, я сделала несколько шагов в сторону и осмелилась медленно поднять глаза. Мое сердце сжалось от сладкой боли, когда наши взгляды вновь встретились, а голова закружилась от радости. Здравствуй, Любовь моя! Я вернулась к тебе.