Хроника операции «Фауст»

— Спасибо, фрау Штефи. Мы вам очень признательны и не доставим лишних хлопот.

Служанка оказалась соотечественницей Йошки. Звали ее Франтишкой. Йошка быстро нашел с ней общий язык. Он сказал, что ему тоже приходится прислуживать, но по крайней мере хозяин не так строг и бессердечен, как другие. Франтишка рассказала о фрау Штефи и обитателях пансиона.

Два ветерана поселились в доме до русской кампании, обморозившись у Нарвика. Родственников у них не было, они получали пенсию по инвалидности.

— А вот сынок Франц с невесткой Кларой — еще те фрукты… — сказала Франтишка. — Франц пристает ко мне, и если его жена узнает, то мне несдобровать.

— Ну, это мы легко уладим, — пообещал Йошка.

От Франтишки не укрылось «мы».

— Кто это «мы»? — быстро спросила она.

— Я имею в виду своего хозяина. Он справедливый человек.

— Он немец. Он не может быть справедливым.

— Немцы тоже бывают разными, девочка, — произнес Йошка. — А что за инженер в мансарде?

— Очень скрытный и странный тип. Его привез сюда арбайтсфюрер из Мюнхена. Как я поняла, арбайтсфюрер давно знаком с Францем. Инженер работает где-то за городом. Каждый день его привозит и отвозит какой-то офицер. Вечерами инженер запирается у себя наверху и до поздней ночи сидит за своими книгами.

— А как его зовут?

— Не знаю. Даже фрау Штефи, по-моему, не знает.

— Попробуй узнать, — сказал Йошка. — А впрочем, неважно, так, пустое любопытство…

Но Франтишка пообещала узнать.

Нина и Павел распаковывали вещи, придавая пустоватым комнатам жилой вид. К парадной двери флигеля вела дорожка от основного дома, а задняя дверь из кухни выходила в сад, заросший старыми яблонями, черешней и ревенем, из которого немки умели делать превосходные консервированные компоты.

Йошка рассказал Павлу о том, что удалось выведать у служанки.

— Вечером, когда все обитатели пансиона соберутся на ужин, Нина под каким-нибудь предлогом зайдет к хозяйке и познакомится с каждым из них, — сказал Павел. — А ты постарайся отыскать Ахима Фехнера, того, кто проболтался о трубе с прицельной рамкой. Завтра поедешь в Мюнхен. Туда через семнадцатое почтовое отделение на имя «Бера» приходят письма от матери Березенко. Попробуй о нем что-нибудь разведать, покружи у проходной БМВ…

— Чему ты меня учишь? — с некоторой обидой произнес Йошка. — Я давно знаю, что должен делать!

— Не учу, распределяюсь во времени. — Павел понял, что допустил бестактность, и добавил мягче: — Мне тоже предстоит задачка не из приятных, черт знает чем окончится визит в полицейское управление.

— Может, лучше тебя подстраховать?

— Не надо. И меня не выручишь, и себя погубишь. В случае чего, тебе же придется доводить дело до конца.

2

Подсознательно Франца Штефи, старшего брата Артура, тревожила мысль, что он, одаренный, талантливый художник, посвятил свое творчество изображению сусальных и самоуверенных героев, которые ни в чем не сомневаются и никогда не страдают. Многообразие их человеческих чувств заключается лишь в том, что одни умеют стрелять, другие рожать, третьи умирать смертью белокурых бестий.

Раньше Франц писал пейзажи, прозрачные и тонкие, какие умеют рисовать китайцы. Он был так поглощен своей живописью, что почти не обратил внимания на приход к власти нацистов. Но однажды утром в дом постучался посыльный из комиссариата и вручил живописцу извещение явиться к культурфюреру. Франц сидел перед картиной и заканчивал отделку.

— Прошу подождать, — холодно сказал он вошедшему.

— Вы, очевидно, плохо поняли меня, — возразил посыльный, одетый в светло-коричневую форму, какую носили штурмовики. — Я вручил вам не уведомление, а приказ. Приказ, как всегда, должен выполняться немедленно.

— Но у меня засохнет лак!

Штурмовик подошел к картине, взял из ведерка кисть потолще и перечеркнул пейзаж крест-накрест.

— Больше пейзажи нам не понадобятся, — деланно зевнув, проговорил он и рявкнул: — А ну, встать!

Штурмовик привел Франца к культурфюреру Герману Лютцу. У Штефи сразу пропало желание жаловаться на посыльного, испортившего картину.

— Вам совсем не к лицу малевать разные безделки, — сказал Лютц.

— Но это пейзажи моей родины! — воскликнул Франц.

— Чепуха! Отныне вы будете выполнять наш заказ. Вы должны выразить величие нашего времени, дух немца — труженика и бойца.

— Я не умею… — развел руками Франц.

— Учитесь. Помните в «Эдде»:

В распре кровавой брат губит брата;
Кровные родичи режут друг друга;
Множится зло, полон мерзости мир.
Век секир, век мечей, век щитов рассеченных,
Вьюжный век, волчий век — пред кончиною мира…

— Я не читал «Эдду».

— Будете читать, — как бы успокоив, проговорил культурфюрер Лютц. — Наступил век очищения от скверны. Это жестокий век, милейший, и его надо воспеть.

— А если… если… — замямлил Франц и, собравшись с духом, выпалил: — Если я откажусь?