Хроника одного задания

По мере приближения бандитского квартета напряжение нарастало. Я очень давно не чувствовал себя столь неуверенным. Привыкнув к необходимости действовать, сейчас, когда вся моя задача заключалась именно в бездействии, всё мое внутреннее содержание, протестуя против подобного и одновременно страшась его, сжалось в клубок томительного ожидания.

Чехи шли по самой вершине хребта. Нагло, открыто, уверенные, что опасности здесь нет и быть не может. Лишь изредка шедший впереди бандит останавливался и прислушивался к жившему своей жизнью лесу, а может просто ждал, когда подтянутся остальные?

Нас разделяли только реденькие ветки шиповника и тридцать метров практически открытого пространства. Нам, вжавшимся в землю, было слышно, как припечатываются к почве подошвы ботинок впереди идущего, как слегка поскрипывает «упряжь» идущего вторым, как остановился и, совершенно не заморачиваясь соблюдением тишины, высморкался третий. Именно он, проходя мимо наших позиций, замедлил шаг и пристально всмотрелся в переплетение ветвей укрывающего нас кустарника.

«Ну, гад, ну, ну же! — буквально взмолился я. — Вскинь, сволочь, автомат, только вскинь! — ствол моего Калашникова буквально упирался ему в рёбра. Но бандит не остановился, не вскинул оружие, а пошёл дальше, так и не получив свою порцию свинца.

Когда же спина четвертого, став удаляться, замелькала среди деревьев, а следом за ним потянулись пятый и шестой, я слегка задёргался — заволновался. Когда мимо нас прошёл пятнадцатый, а вереница идущих не заканчивалась, я крепко, очень крепко задумался, и уже сожалея о столь опрометчивом высказанном чуть раньше желании, хотел теперь только «чтобы мы стали маленькими — маленькими», такими, чтобы нас не заметили, и чтобы, не дай бог, кто-нибудь из моих бойцов не пошевелился, не чихнул, не вздохнул, перемещая затёкшую от неподвижности и напряжения ногу. Впрочем, в своих бойцах я был уверен, гораздо большие опасения вызывал у меня лежавший по левую руку фешник, но и с его стороны пока не прозвучало ни единого шороха.

Рядовой Прищепа

Сашка заметно нервничал. Не надо было быть великим стратегом, чтобы понять: ситуация, в которой они оказались, складывалась далеко не лучшим образом. Хорошо, если банда небольшая, и оставшиеся с командиром ребята справятся своими силами, а если нет? Что тогда? Даже поддержать своих огнём будет практически невозможно. Разве что навесными выстрелами из подствольных гранатомётов, и то половина ВОГов, влетев в кроны деревьев, грозила разорваться над спинами спецназовцев, а не их противника.

«Если придётся схлестнуться не на шутку, если пойдёт что-то не так, пацанам некуда даже будет отходить! — с тревогой рассуждал оглядывающий склон хребта Прищепа. — Быстро спуститься невозможно, к тому же отступи командир, и вся остальная часть группы превратится в мишени. Вот хрень-то».

Сашкин взгляд метнулся вправо-влево, вдоль только что покинутого ими хребта. Увы, на всём протяжении, куда только за вершинами деревьев пробивался взгляд, скат хребта представлял собой крутой обрыв. Ни подняться, ни спуститься. Быстрый отход не получался никак, разве один — другой разведчик мог успеть съехать по верёвке, удерживаясь за неё перчатками, дабы не обжечь руки. По уму следовало бы уже давно начать отход в глубину леса, но любое движение, случайно произведённый шум могли привлечь внимание противника и навредить оставшимся на вершине спецназовцам.

«Вот завяжется бой, тогда и отведу», — оценив обстановку, Прищепа выбрал для себя, как ему показалось, наиболее правильное решение и, немного успокоившись, застыл в ожидании.

Старший прапорщик Ефимов

Худой, сгорбившийся под тяжестью рюкзака безбородый, но отнюдь не молодой чех как раз миновал меня, когда у кого-то из лежавших слева бойцов буркнуло в животе. Звук был негромким, но безбородый дёрнулся, словно споткнувшись, замер и начал медленно разворачиваться в нашу сторону. Ствол его автомата качнулся вверх — вниз и замер точно перед моим лицом. А может мне это только казалось? Нет, это именно так и было — чёрный провал ствольного канала и я — глаза в глаза. Зрачок смерти, нацеленный в мою жизнь. Я сцепил зубы и почувствовал, как покрываюсь потом. Мой палец, оттопыренный чуть в сторону (чтобы не потерять чувствительность), мгновенно лёг на холодный металл спускового крючка.

Времени я не отмечал, но те одна — две секунды, что он пялился в мою сторону, тянулись неестественно долго. Вся моя сущность подсказывала: нажми курок, убей его первым, но разум, привыкший подчинять себе чувства, сдерживал, не давал пойти на поводу у чувств. Нажми я курок, и всем нам, лежавшим здесь на краю обрыва, не миновать смерти, нас слишком мало. А если ещё и спустившиеся вниз бойцы вместо того, чтобы делать ноги, ввяжутся в бессмысленную сечу (а в том, что они ввяжутся, я не сомневался), то трупов с нашей стороны станет ещё больше. И я, напряжённо согнув палец, ждал. Ждал, когда чех уйдёт или у меня не останется выбора…

Чехи