Хроника одного задания

Сначала Алексей встретился с майором Тишковым Степаном Ивановичем, который теперь руководил отрядом. Это был сорокадвухлетний мужчина славянской внешности, среднего роста, плотного телосложения, одетый в белую овечью безрукавку. «Лицо овальное, лоб высокий, брови ровные, тёмные глаза, прямой нос с поперечной складкой, волосы коротко стриженные с проседью, подбородок широкий, главная особенность — усы, как у Будённого», — отметил про себя по привычке Алексей, когда смотрел на Тишкова. Вместе с ним в землянке находился и секретарь райкома Руденко.

— Здравствуйте, товарищ Хо́мич, — поприветствовал своего «гостя» майор, — думаю, нам нет нужды представляться. Но всё же соблюдём рамки приличия. Знакомьтесь, это Пётр Аверьянович Руденко.

— Алексей Николаевич Хо́мич.

— Знаю-знаю, уже предупреждён, — уточнил секретарь райкома, мужчина сорока восьми лет, невысокий, коренастый. Алексею этот человек тоже понравился. У Руденко были зачёсанные назад волосы, что подчёркивали широту лба, брови полукругом, карие глаза, прямой длинный нос, под которым выделялись правильной формы губы. Но несомненным достоинством был взгляд — открытый, смелый и устремлённый. В характеристике, составленной на секретаря райкома, отмечались его честность, принципиальность, образованность, нестандартность мышления.

Берестов отметил, что в жизни и на фотографии Руденко выглядел одинаково, как, собственно, и Тишков.

— Что же, знакомство наше состоялось. Теперь неплохо бы подкрепиться и ребят помянуть. Каких людей теряем! — и Тишков бросил карандаш на стол. Он был кадровым офицером, вдумчивым и исполнительным. Привык ставить задачи и их выполнять. Вот и сейчас, главным для него было начать действовать, а не сидеть в «норе», ожидая пока до неё доберутся.

После еды сразу состоялся серьёзный разговор.

— Ума не приложу, Алексей Николаевич, кто эта гнида, — начал майор, — сколько раз людей проверял-перепроверял, а нет, сидит занозой и не вытащить. А, главное, как связь держит? Почти всё подполье арестовано, связные не возвращаются, а любые мои действия не являются секретом для немцев. Что сам-то думаешь, есть уже какие-нибудь соображения?

— Возможны два варианта, — начал Берестов, — первый, внедрён давно, с момента организации отряда. Затаился, авторитет приобретал, наблюдал, информацию собирал; второй — попал к вам потом под видом окруженца или местного. Хуже, если в отношении нас сразу два варианта работают.

— Я за своих людей ручаюсь, — заговорил Руденко, — я с ними ещё задолго до начала войны начал работать. И поверьте, пуд соли с ними съел. Не может быть, чтобы кто-либо из них врагом оказался. Это каким же человеком нужно быть, чтобы трудиться много лет с людьми, ведь всё же на виду, и ничем не выдать себя, не скомпрометировать. Нет, товарищ Хо́мич, это маловероятно.

— Ты не горячись, Пётр Аверьянович, никто твоих соратников не обвиняет и напрасно никого в предатели записывать не собирается. Но и ты уж поверь моему опыту, что и невозможное возможно. Так что, Алексей Николаевич, продолжай.

Руденко был недоволен, но аргументы Тишкова вынужден был признать обоснованными.

— Извините, Пётр Аверьянович, — продолжил старший лейтенант, — я не коим образом не желал обидеть ни вас, ни кого-либо, но факт остаётся фактом — враг умён, а потому мы вынуждены рассмотреть все варианты.

— Не обращайте внимание, Алексей Николаевич, вы правы, — секретарь района смягчился и пояснил свою позицию, — и меня прошу понять правильно, было время, когда мы немного увлеклись «подозрительностью и бдительностью», от чего дали всяким прохиндеям и негодяям простор для их, с позволения сказать, «творчества», а в результате страдали честные и порядочные, преданные родине и партии, люди.

— Были ошибки! — признал Тишков.

— За ошибками жизни людские стоят! — и Руденко продолжил, — конечно, строить новое народное государство в окружении врагов внешних и внутренних трудно, просчётов и перегибов не избежать. Я говорю в данном случае о деликатности, обидеть человека легко, особенно беспочвенно, а вот восстановить веру в правильность нашего пути крайне тяжело. Доверие окрыляет, а подозрительность губит все благие начинания. А сейчас в нашем положении подозрительность смерти подобна.

— Всё верно сказал, Пётр Аверьянович, не будем повторять ошибок прошлого. Да и потом, разве не видишь, Алексей Николаевич сама деликатность, — Тишков позволил себе улыбнуться, — политику партии в этом вопросе понимает правильно. И ещё, мне Николай успел шепнуть, что наш гость на слух трёх немцев убил, не дав им даже опомниться! Вот такая деликатность!

Руденко с удивлением посмотрел на Берестова, тот спокойно выдержал взгляд секретаря райкома.

— Спасибо тебе, Степан Иванович, весомый довод. А теперь, думаю, нам пора расходиться, не следует привлекать внимание к Алексею Николаевичу. Наверняка, за ним уже наблюдают.

— Согласен, — подтвердил Тишков, — Алексей Николаевич задержись на пару слов.