Хроника № 13 (сборник)

Молва рождает любопытство, а я любопытен. И книгу прочел. Что изумило, так это изумление, которое роман (так обозначен жанр, не знаю, зачем) вызвал у многих. Будто всю жизнь сидели в Швейцарии, подобно героям, обсуждающим записи рассказов «простых» людей, и ничего о России не знают.

Возможно, я что-то еще напишу об этом тексте, где живые (в хорошей лит. обработке) голоса, повествующие о жизненных драмах с обилием смертей, болезней, поножовщины, пьянства и бессмысленных поступков, сплелись с рассуждениями благополучных персонажей о вере, том и этом свете, Евангелии, Достоевском, трагической судьбе русского народа, противостоянии, вернее размежевании, «быдла» и интеллигенции, духовном конфликте Запада и русского Востока.

Пока скажу лишь вот что: богословие и достоевсковедение на уровне не самых плохих любительских суждений (в блогах много такого водится) еще могут показаться интересными кому-то, но вот когда начинают судачить про народ, тут я шкурой чувствую: не ихое это дело. Как быдло и интеллигент в одном лице чувствую. Можно тысячу записей прослушать (и самому записать), а все равно своим не сделаешься. Тут надо, чтобы с судьбой еще что-то выпало. Отсюда и нехорошее ощущение, что персонажи и, увы, сам автор, говорят о папуасах. Жалея, сочувствуя, негодуя, осуждая или оправдывая, но о далеких и чужих. Возможно, поэтому и «камешки подобраны со вкусом», то есть сами рассказы. Слова О. Бендера не случайно вспомнились: в мега-замысле видится налет авантюрности. При описывании папуасов выбирается только то, что, как считает посторонний, характерно для них. Папуас без ожерелья из погремушек – не папуас. А наши погремушки – то же беспробудное пьянство, рабская покорность судьбе, бесконечные болезни, безденежье, браки не по любви и т. д., и т. д., и т. д. Ну и пляски иногда у костра – не без радости живут, дескать.

Будучи сам папуасом, я эту тенденциозность хорошо вижу. Все я это знаю не понаслышке, включая главную погремушечью трещалку – пьянство. Но. Я знаю и другое, о чем в книге не упомянуто. Ведь в ней нет НИ ОДНОЙ истории о НОРМАЛЬНОЙ жизни. Трудной, с болячками, с драмами, со всем, что бывает, но при этом все же нормальной, без поножовщины и мордобития, без рвотного алкоголизма. Я думаю о папе и маме своих (тоже ведь из «простых» поднялись и меня с братом подняли), об их друзьях и знакомых, о своих друзьях и знакомых, в том числе совсем с виду посконных. В конечном итоге о тех, кто наперекор всему занимался и занимается чем-то созидательным, а не тащит на себе с непременными страданиями идею богоспасаемой нации.

О разрушении, о выживании, о претерпевании, о мучениях, иногда даже о людях добрых и выполняющих свой профессиональный долг (что выглядит геройством на общем фоне) у Понизовского есть, о созидании, извините за высокое слово, нет ничего или в проброс. Ибо – не укладывается в концепцию.

В чем концепция? Это отдельный разговор.

На задней сторонке обложки – восторженные цитаты. В том числе из Леонида Парфенова: «В этой книге вся Россия рассказала о себе от первого лица».

Да нет, не от первого и не вся. А та, которую захотел услышать автор. Есть в грамматике понятие: «несобственно-прямая речь». Когда автор говорит или думает за своего персонажа. Здесь оно применимо вполне, хотя речь и прикрыта документальными монологами. Ошибается уважаемый Парфенов, в книге не Россия о себе рассказала, автор о ней высказался. Как оно, в общем-то, всегда и бывает. В данном случае еще и с самыми благими намерениями. Даже журнал «Фома» одобрил.

При этом ладно, сами папуасы еще разберутся. Но когда книгу переведут (а ее обязательно переведут, уверен), то ведь иностранные читатели о нас, туземцах, так и будут думать. Вот что обидно.

И вспоминается злой Щедрин, его сказка «Коняга», где крестьянский одр упирается во все копыта, отдавая богу душу от непосильных тягот, а вокруг стоят Пустоплясы и его нахваливают.

«Один скажет:

– Это оттого его ничем донять нельзя, что в нем от постоянной работы здравого смысла много накопилось… …

Другой возразит:

– …Не это поддерживает в Коняге несокрушимость, а то, что он в себе жизнь духа и дух жизни носит!

Третий молвит:

– …Совсем не потому Коняга неуязвим, а потому, что он “настоящий труд” для себя нашел. Этот труд дает ему душевное равновесие, примиряет его и со своей личною совестью и с совестью масс, и наделяет его тою устойчивостью, которую даже века рабства не могли победить! …