Хроника гнусных времен

Окна были распахнуты, и ветер шевелил лимонные шторы, и везде были цветы, даже на полу за диваном стояла пузатая ваза. На кровати под цветастым пологом валялись какие-то коробки, ленты, свертки в бантах и сверкающей подарочной бумаге. Две незнакомые девицы щебетали у туалетного столика, на котором среди флаконов и тюбиков почему-то оказались туфли — солнце переливалось в пряжках.

Соня неподвижно стояла перед зеркалом и обернулась, когда он вошел.

— Кирилл!

Девицы замолчали. Взметнулись белоснежные пышные юбки, пролетел шлейф, открывая остроносые туфли и белые чулки, задрожал локон, искусно выложенный парикмахером вдоль длинной шеи, и Соня кинулась к нему, и обняла, и прижалась щекой к его майке.

— Как хорошо, что ты приехал!

— Конечно, приехал. Еще бы я не приехал!

— Я же тебе говорила, не надо ее расстраивать, — сказала Настя позади него и шмыгнула носом, — но тебя разве остановишь!

— Сонечка, я привез тебе цветы, — быстро проговорил Кирилл, — я тебя поздравляю. Я так… рад за тебя!

Он оглянулся на Настю, но она не стала ему помогать.

— И я рада, — сказала Соня, оторвалась от него и посмотрела ему в лицо.

Глаза у нее сияли, зубы блестели, кожа была розовой и свежей. Шея у нее неожиданно оказалась длинной, и талия нашлась, и грудь в вырезе белого платья.

— Я хотел тебе сказать… — начал он, снова оглянулся на Настю и замолчал.

— Мы пойдем вниз! — объявила догадливая Настя, — девчонки, пойдемте вниз. Кирилл, нам уезжать скоро, ты не забыл? Ты же еще без костюма!

— Зато мне не надо делать макияж, — пробормотал он.

Ему хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. Девицы проследовали к выходу, и у самой двери он поймал Настю за хвост платья и втянул обратно.

— Ты что?

Он вздохнул и захлопнул дверь.

— Я хочу кое-что тебе подарить, — быстро сказал он Соне и полез в портфель, — прямо сейчас, пока ты еще не вышла замуж.

Соня переглянулась с Настей, и Настя переступила ногами и вытянула шею, чтобы посмотреть, что он собирается дарить. Даже по ее носу было видно, как ей любопытно.

Он выудил из портфеля квадратную плоскую коробку. Очень простую бархатную коробку.

— Вот, — сказал он и сунул коробку Соне в руки, — это тебе. Может, ты наденешь?

Соня еще раз взглянула на Настю, потом на Кирилла и осторожно и неумело открыла крышку.

— Господи, — прошептала Настя, — ты ненормальный.

Двадцать один сапфир, двадцать один бриллиант, старая голландская работа. Середина девятнадцатого века, если он правильно запомнил.

«Все, все, — дружелюбно прокаркал Франц Иосифович, когда он забирал ожерелье, — все почистили, все привели в порядок. Барышня будет рада. Такая милая, такая несчастная барышня. Свадьба, да. Теперь это счастливая барышня. Верно, Михаил Эрастович?»

— Кирилл, — не отрывая взгляда от ожерелья, едва выговорила Соня, — откуда оно… у тебя?

— Я его купил, — ответил Кирилл, — у двух стариков-ювелиров. Они пьют кофе, когда стреляет пушка. Знаешь таких?

— Как — купил?

— Так. Купил.

Чья-то слезища капнула на синий бархат, Кирилл не разобрал чья, Настина или Сонина.

Они обе молчали, и он решил, что нужно спасать положение.

— Я хочу, чтобы оно было у тебя, Соня. Ты его заслужила. Черт возьми, ты заслужила все на свете! Только не рыдай, а то вся красота пропадет зря. И не отказывайся. Я не возьму.

— Кирилл, это невозможно, — простонала Соня и подняла на него глаза.

— Возможно.

— Это же очень дорого!

Он усмехнулся.

— Я не разорился и не впал в нищету из-за твоего ожерелья. Мои сотрудники получат зарплату вовремя. Я хотел поменять машину, а теперь подожду. Только и всего.

— Так не бывает, — прошептала Соня и задрала голову вверх, чтобы слезы не полились по щекам.

— Сегодня такой день, — промолвила Настя и вытерла глаза о рукав Кирилловой майки, слегка размазав тушь, — когда все бывает. Повернись, я застегну.

Народу в Благовещенской церкви было много, и Кирилл, стоя за спиной у Гриши, все время оглядывался на Настю, как будто боялся ее потерять. Она улыбалась ему дрожащей счастливой улыбкой и грозила пальцем, чтобы он не отвлекался.

Служба подходила к концу, и, наконец, надели кольца, и Соня, вцепившись в Гришину руку, повернулась лицом к родным.

На бледной груди, по выступающим ключицам переливалось, искрилось и горело ожерелье работы старого голландского мастера Густава ван Гаттена дю Валенгштока, большого знатока настоящих драгоценностей.