— Кто не рискует, тот не пьет шампанского, — назидательно изрек вампир и отправился в Хренодерки. Хотя шампанского никогда не любил из-за пузырьков, но фраза ему нравилась.
Уставший за день Флоднег с не менее утомленным Лютым вышли на поляну с избушкой ведьмы, когда тьма уже поглотила лес, и ночные звери вкупе с нежитью стали покидать свои дневные лежки в поисках пропитания. Увидев одинокую избу, боевой маг обрадовался, что вышел к человеческому жилью (по его опыту нежить строить дома пока не научилась). Кто бы ни проживал здесь, каковы бы ни были причины у отшельника искать уединения, это все-таки лучше, чем искать ночлег в полном опасностей лесу, где к тому же рыщет обозленный многовековой неволей вампир. Горячий ужин и несколько часов сна будут как нельзя кстати.
Боевой маг привязал Лютого к толстому стволу дуба, чтобы сразу не пугать хозяев ночного приюта страшным видом оборотня, и направился к избе. Человек-волк рванулся было следом, но ошейник больно впился в горло, заставив сдать назад. Вервольф обиженно взрыкнул и уселся под деревом, не сводя напряженного взгляда со спины наставника, словно каждую секунду ждал нападения. Флоднег громко забарабанил в дверь. В ярком свете луны сверкнул на его руке перстень из белого золота с печаткой в виде головы волка. На стук никто не ответил. Однако прислушавшись, можно было уловить, как кто-то шуршит за дверью, и по звуку непохоже, чтобы мышь или крыса.
— Спят, что ли? — сказал маг и постучал еще раз.
Внутри снова зашебаршили, послышалось недовольное блеяние козы, и чей-то вкрадчивый голос негостеприимно поинтересовался:
— Ну, что стучим? Что стучим, я спрашиваю? Хозяйки дома нет.
Брови Флоднега удивленно поползли вверх. В своей полной опасности жизни он встречал много разных удивительных вещей, но с избой говорил первый раз. Неужели здесь проживает маг такого уровня, что может запросто оставить свой голос, а сам отправиться на прогулку?
— А где она? — на всякий случай спросил он.
— Где-где, — ворчливо отвечал все тот же голос. — На местном кладбище она. Схоронили уж, наверное… Если поспешишь, как раз на поминки успеешь.
— А кто со мной разговаривает? — еще больше удивился Флоднег.
— Кто-кто… Кот в пальто. Ходят тут всякие, ни днем ни ночью покоя нет. А потом козы пропадают.
— Ме-э-э, — добавил вредный голос явно козьего происхождения.
Окончательно сбитый с толку маг хоть и имел полное право на содействие всех жителей Рансильвании, но на конфликт с местным населением решил не идти.
— Простите, пожалуйста, а где поминки проводятся?
— Где? Мр-р-р-р… Да у головы, наверное, где же еще, — фыркнули в ответ. — Больше негде. Ну, не в храме же. А у него самый большой дом в селе.
— Понятно, — кивнул Флоднег, забыв, что сквозь дверь его никто не видит.
Чем быстрее он найдет село и дом головы, тем больше шансов найти ночлег и поспать хотя бы несколько часов. Пусть магу никогда раньше не приходилось охотиться на вампира, но он понимал, как опасно оставаться в лесу, где вервольф отчетливо чуял свежий след беглого узника. Встреча с вампиром даже днем таила в себе многие неожиданности, о чем свидетельствовала почти вся специальная литература, которую маг читал когда-либо. Впрочем, последние несколько веков вампиры считались полностью истребленными и потому в учебниках упоминались лишь вскользь, а более подробную литературу можно было получить только непосредственно в архиве, указав на необходимость ее изучения. Мало кто решался на лишние бюрократические проволочки, лишь бы утолить свое любопытство.
Кот Дорофей Тимофеевич — а это именно он так вкрадчиво вещал из избушки Светлолики — оказался прав на сто процентов. Поминки по усопшей ведьме проводились именно в доме головы, вернее, во дворе, где со всего села собрали столы, развесили светильники и факелы, хозяйки настряпали разных блюд, вытащили припрятанные до праздников и особых случаев пузатые пузыри самогона. За столами собралось все село. Во главе, как и положено по должности, сидел Панас Залесский, он же первым взял слово, чтобы рассказать собравшимся о светлой душе покинувшей их ведьмы, которая, несмотря на свое ремесло, была девкой справной и зла никому не чинила. К концу своей душевной речи голова так расчувствовался, что уже открыто шмыгал носом, и скупые мужские слезы скользили по обветренным щекам и запутывались в усах. Мужчины одобрительно кивали в такт прочувствованной речи головы, бабы душераздирающе всхлипывали в платочки, изредка красиво и голосисто им вторил вой местного Барбоса. Тогда остальные собаки сначала замирали, слушая протяжный напев, а затем вливались в него, задрав мохнатые морды к полной луне, тянули общую песню, у кого насколько дыхания и умения хватит. Дружное собачье пение завораживало. Даже кошки, по своей природе не жаловавшие собак, статуями замерли на своих заборах, заслушавшись.