Хрен с бугра

Зал, наполненный от стены до стены золотыми парадными погонами, встретил Большого Человека звуками торжественного марша. Навстречу Хрящеву выбежал седой генерал армии — командующий войсками военного округа. Едва он вскинул руку к фуражке, оркестр смолк, будто кто-то повернул выключатель.

— Товарищ Верховный главнокомандующий! — гахнул генерал рапорт голосом лихого кавалериста, поднимающего эскадрон в атаку.

Но Хрящев махнул рукой, приказывая закругляться, и, демонстрируя личную причастность к воинским действам, подал команду: «Вольно!»

— Товарищи офицеры! — перевел его желание на профессиональный язык генерал армии, и весь зал с шумом рухнул на свои сидячие места, учинив при этом большой грохот.

И пока на сцену поднимались сопровождавшие Дорогого Гостя лица, штатские и военные, в ушах собравшихся звенело, отлагаясь в памяти, то основное, что должны были понять и запомнить все: в черном костюме к ним прибыл человек, куда больший по положению, чем генерал армии, который отдавал ему рапорт.

В черном костюме с золотым иконостасом геройских звезд на груди Хрящев выглядел бодро и весело.

Я сидел рядом с Ахманом, который по дружбе и личному расположению заранее приготовил мне местечко в первом ряду. Здесь, в Урдуре, он был не последней спицей военного колеса.

Сразу взяв в руки бразды правления представительным собранием золотых погон, наш Дорогой Гость перешел к делу.

— Товарищи генералы и офицеры! — сказал он, выждав, когда аплодисменты умолкнут. — Позвольте воспользоваться нашей встречей и вручить высокую правительственную награду нашему уважаемому Алексею Георгиевичу, Первому секретарю областного комитета партии…

Первый встал, радостно сияя. Видимо, происшедшее явилось для него приятной неожиданностью.

Движением фокусника наш Дорогой Гость извлек из кармана красную коробочку и стал цеплять орден к лацкану награжденного. Потом они под бурные аплодисменты троекратно облобызались.

— Товарищи, — сказал наш Дорогой, обращаясь к залу, — Алексей Георгиевич у нас полковник. Может быть, на вашем фоне и невысок чин, да велик его вклад в развитие обороны. Поэтому мне особенно приятно вручить ему награду именно в среде военных…

Опять на зал обрушился шквал аплодисментов.

— А тебе, — сказал Хрящев, обращаясь к Первому, — мы желаем доброго здоровья, новых больших успехов в твоей нелегкой и ответственной деятельности.

Первый, налившись соком удовольствия, запламенел, как оранжевый абажур.

— Позвольте, — сказал он запинаясь. — Только несколько слов…

Он шел на подвиг. Он бросался на амбразуру, поскольку говорить был не мастак, а бумажки при нем на сей раз не имелось. Только недаром говорят, смелость берет города…

— Позволим? — спросил Хрящев у зала, и тут же сам милостиво разрешил: — Все согласны. Пожалуйста, Алексей Георгиевич!

Первый вышел к трибуне. Широко расставил руки и взялся за борта, словно для того, чтобы не потерять равновесия. И начал импровизацию на уже знакомую нам всем тему.

— Товарищи! — голос Первого сипел и подрагивал от волнения. — Душой и мозгом в нашей деятельности является товарищ Хрящев… Вы, дорогой Никифор Сергеевич, повседневно направляете и подсказываете верное направление… Вы чутко улавливаете и подсказываете нам, что улавливать… Вы щедро тратите драгоценное время и воспитываете нас, подсказываете, на что нам щедро тратить свое время…

Наш Дорогой Гость слушал, склонив голову набок и легонько кивал, будто подбадривал Первого на новые дерзания. И тот дерзал…

— Ваш благородный труд, дорогой Никифор Сергеевич, снискал искреннее признание как в стране, так и во всем мире. С вашим именем связана постановка и реализация многих наших многотрудных дел…

Первый разошелся, набрал скорость. Речь его катилась по дороге, накатанной многими другими ораторами, благословлявшими со всех трибун заслуги Больших Людей. «Вы лично, Никифор Сергеевич… Вы непосредственно и всецело… Мы с вами в одном боевом строю на вечные времена…»

Слушать такое всегда бывает достаточно неприятно, словно ты помимо своей воли становишься соучастником постыдного действа. Но мы слушали и рукоплескали. Публичные действа — душа большой политики. В толпе, которую куда-то пригласили по списку, протестовать публично не только небезопасно, но даже неэтично. Все понимают гнусность происходящего и проглатывают унижение, но представьте, что будет, если хоть один умник вдруг вылезет с осуждением. Нет, такое недопустимо!

В один из моментов Ахман толкнул меня в бок и спросил:

— Слушай, не пойму никак, кого тут награждают?

Ответить я не успел, так как опять пришлось аплодисментами убивать едва зародившееся в душе сомнение.

Отирая платком пот со лба, Первый кончил речь и низко поклонился Хрящеву. Тот вышел из-за стола и приблизился к Первому. Они еще раз крепко обнялись и поцеловались взасос.

Когда Первый сел на отведенное ему место. Наш Дорогой Гость подошел к краю сцены.

— Долго я вас, товарищи, не задержу, — сказал он голосом задумчивым и серьезным. — Но поговорить у нас есть о чем.

Зал затих. Не стало даже шорохов.