Храм воздуха

— Сейчас это уже не имеет значения. Верю, не верю. Поздно об этом говорить. Год прошел после окончания войны.

— Я не мог приехать.

— Почему это всех отпустили, а ты не мог?!

Юсиф ответил не сразу, и выдавил, глядя в сторону:

— Посадили меня.

— За что? Вел бы себя нормально, не посадили бы…

— Я домой поехал. Как девятого мая немцы сдались, я оружие ребятам нашим отдал и в Баку поехал. В Баладжарах меня поймали. И под трибунал.

— За что?

— Без приказа нельзя было уезжать. А я уже не мог… — Юсиф на мгновение умолк и неожиданно для себя заявил. — Ты должна с ним разойтись.

— С кем? Не говори глупости. Мы с тобой последний раз видимся.

— Я убью его.

— Научился на войне?

— Пока мы воевали, они тут на наших невестах женились.

— Я сама за него пошла, — с вызовом сказала Гюля, как бы давая понять, что если и следует кого-то убить, то её, а не мужа.

— Ты из-за фотографии это сделала? — спросил Юсиф.

Она не ответила на его вопрос; и тихо заплакала, закрыв лицо руками…

Мать тоже еле сдерживала слезы, рассказывая, так взволновали ее воспоминания почти пятидесятилетней давности. Но, взяв себя в руки, она продолжила…

Юсиф шагнул к Гюле, остановился рядом, но не решался притронуться; рука, потянувшаяся было погладить ее по волосам, так и повисла в воздухе…

И тут мать всё же не выдержала и заплакала.

О тех же самых событиях рассказал мне и мой дядя Джавад, который к концу жизни стал добрым и рассудительным стариком.

Через полчаса Юсиф шел по извилистой узкой улице в сторону одноэтажного домика, в котором родился и вырос. Пройдя несколько кварталов, он остановился, заглянул в подворотню, темнеющую за массивными железными воротами. Прислушался. Затем протиснулся в узкую щель между створками ворот, скрепленных цепью с замком. Сделав несколько шагов в полной темноте, нащупал ногой лестницу, ведущую в подвал.

Снизу доносились негромкие голоса. Игра шла в скудном желтоватом свете керосиновой лампы: были видны только кости и деньги, придавленные куском кирпича, и руки, бросающие кости и считающие деньги. Лица игроков едва проступали в полумраке блеклыми пятнами.

— Проходи, — сказал Юсифу кто-то, стоявший недалеко от двери; видимо, его узнали, если не был подан знак тревоги.

Юсиф подошел поближе к лампе, поздоровался, присел на корточки рядом с моим дядей Джавадом. Понаблюдал за игрой.

— Сыграешь? — спросил дядя, бросив кости.

— Нет… У меня к тебе разговор.

Они отошли вглубь подвала. Здесь под ногами хлюпала вода.

— Я знаю, зачем ты пришел, — опередил Юсифа дядя Джавад. — Напрасно ты в это дело вмешиваешься. Она моя сестра и должна вести себя прилично.

— Я не вмешиваюсь, — сказал Юсиф, — я только дам тебе совет. А ты уж сам решай, как тебе поступать. Мужчина не должен волноваться из-за таких мелочей, как женские ногти, — Юсиф не очень был убежден в своей правоте, но говорил уверенно. — Азербайджанские женщины в старину и волосы красили, и ногти. И никто их за это не осуждал.

— Может, она еще и шестимесячную завивку себе сделает? — спросил дядя Джавад.

— А ты против?

— Пусть только попробует.

— Ну хорошо, — согласился Юсиф, — от завивки она ради тебя откажется, но ты за это простишь ей ногти.

— А ты-то тут причем? — неодобрительно удивился дядя, — Почему ты за нее просишь?

— Я не прошу. Я советую. А просит она. И мне кажется, будет правильно, если ты выполнишь просьбу единственной сестры. У неё есть муж. По всем обычаям он, и только он, отвечает за поведение своей жены.

— А если ему наплевать на все?

— Это его жена.

Дядя размышлял не больше двух секунд.

— Ты знаешь, как мы все тебя уважаем, — сказал он Юсифу, — все ребята! Но сейчас ты не прав. И принять твой совет я не могу. Я терплю то, что она танцует в ансамбле. Но мы же среди людей живем. У меня, худо-бедно, есть какой-то авторитет, что я отвечу, если у меня спросят: что с твоей сестрой происходит? И даже если не спросят. А просто подумают. Да я лучше убью такую сестру, чем доживу до этого дня. Так что, извини, но твой совет я принять не могу. Неизвестно еще, что бы ты сделал, если бы это была твоя сестра, — закончив эту, как ему казалось, очень убедительную речь, дядя направился к играющим: наступила его очередь бросить кости.

— Он действительно хотел меня убить, — грустно улыбнулась мама и подмигнула мне подкрашенным глазом; ей уже исполнилось семьдесят пять, но она продолжала регулярно делать маникюр и довольно ярко краситься.

Юсиф, не прощаясь, прошел мимо невидимого «часового», поднялся по лестнице и вышел на улицу…

Завернув за угол, он увидел свою мать; маленькая ее фигурка темнела у деревянных воротец одноэтажного, давно не беленного дома.

— Что же ты здесь делаешь? — спросил он с ласковой досадой, обнимая ее худенькие плечи. — Я же просил тебя. А если бы я утром пришел?

Они прошли через маленький дворик, в который выходили двери живущих здесь семей, мимо общего дворового водяного крана и тутового дерева, на которое он с таким удовольствием взбирался в детстве.