Хозяин Уральских гор

Единственным нестабильным элементом системы была бабушка. Она имела немалый авторитет в семье как при жизни деда, так и ныне, будучи уже четыре года вдовой. За Акинфием Демидовым числились немалые прегрешения, но вот пятую заповедь — "Почитай отца и мать твою", он, по примеру отца, не преступал никогда[4]. То что любимый внук "слегонца не тот" она поняла практически сразу после того как я встал на ноги. После того как она едва не застукала нас на горячем ее подозрения усилились. А поскольку общалась она в основном с мамой, то первые бабушкины атаки пришлось выдержать ей и это испытание мудрости, щедро замешанной на желании защитить сына и обильно приправленной природной хитростью, она выдержала просто великолепно. Вот уж действительно поверишь в поговорку о "голове и шее" — о том что Акинфий управлял обширной промышленной империей, а его супруга управляла им самим. Примечательно, что собственно моего участия практически не потребовалось. Для начала маменька скормила бабуле некую смесь из фактов и вымысла где фигурировали молебен на Чусовой, моя болезнь, особо подчеркивались богомолья в Казани. Все это благолепие предваряло туманные намеки на сверхъестественные причины происходящего, и под большим секретом бабушке было поведано что в ее внуке проявились некие чудесные черты, такие как стремление к грамоте и успехи в ее освоении. Тем же вечером, в закрытой горнице, внук был представлен под строгие, но добрые бабкины очи, и после того как перед ним открыли Псалтирь, ему пришлось читать псалмы Давидовы самым нежным и дрожащим голоском. Однако пронять бабушку оказалось не просто и я пошел ва-банк. Прижавшись к ней и приобняв за шею, сделав самое стеснительное лицо, я ей прошептал ей: "Бабушка, а я первый псалом на стихи переложил, дабы звучание его было легко и красиво".

— А ну, изочти — тут же последовала бабушкина реакция.

Отойдя на пару шагов, так что бы меня было хорошо видно всем троим, я принял вид самый вдохновенный, на который был способен, набрал побольше воздуху в грудь и торжественно, но не слишком громко начал:

Блажен, кто к злым в совет не ходит,
Не хочет грешным в след ступать,
И с тем, кто в пагубу приводит,
В согласных мыслях заседать.

Да простит меня Михайло Васильевич Ломоносов, истинный автор сих стихотворных строк, кои должны быть написаны спустя пятнадцать лет, за это воровство, но больше в тот момент мне в голову не пришло. Ну да ничего, я ему постараюсь компенсировать — подгоню в свое время идею периодической таблицы и кое какие мысли насчет электричества, благо он до него охоч. А до Менделеева я не доживу в любом случае. В общем мой экспромт удался. Не то чтобы мое выступление вызвало бурю восторгов, но цели убедить демидовскую большуху[5] оно достигло. Правда одним из последствий стало более частое посещение церковных служб в бабушкиной компании, но с этим пришлось смириться.

Дни же проходили в хлопотах и делах, коих к слову было немало. Отец приехав в Тулу, развил кипучую деятельность — устроил тяжбу с местными промышленниками, улучшал как мог завод и промыслы, разруливал вопросы наследства младшего брата Григория, убитого в прошлом году собственным сыном Иваном[6]. К слову, методы которые папаша применял "утрясая вопросы наследства" иначе как рейдерским захватом и не назовешь.

Кроме того отец затеял несколько масштабных строек — все постройки демидовской усадьбы в Туле должны были пойти под снос, а на их месте должен был быть построен обширный каменный дворец с вместительными подвалами — отец вернулся в родной город не крестьянином-оружейником, пусть и имеющим уважение и богатство, а дворянином и влиятельным вельможей. И подчеркнуть этот статус должно было новое родовое гнездо.[7] А еще началась стройка двух новых церквей — каменной Николо-Зарецкой церкви которая должна была сменить ветхие Никольскую и Христорождественнские церкви, и которая по замыслу Акинфия должна была стать нашей родовой усыпальницей[8], и церкви во имя святителя Николая Чудотворцы недалеко от завода, в Чулковой слободе, где находилась могила его первой жены Евдокии.