Хозяин тишины

Мне стало жаль его. Да, это был классический пример возрастного помешательства. Но ведь в основе всего лежало желание позаботиться обо мне! Этого давно уже никто не делал, и я решилась.

Я могла бы соврать ему, что все сделала, а конверт попросту выкинуть, да совесть не позволяла. К тому же, помешательство у Полковника чередовалось с периодами прояснения, а в такие периоды он определял ложь получше любого полиграфа.

Так что однажды я решила, что хватит бегать от собственного обещания. Решение это было спонтанным, поэтому я свернула к центру по пути от одной подопечной к другой. Это, конечно же, была плохая идея.

Я совсем забыла о том, что сейчас выгляжу как существо, которое в центре Москвы не очень-то любят и стараются обходить стороной — в надежде, что оно само уползет за плинтус.

Последние месяцы моей жизни были посвящены уходу за лежачими больными, уборке, готовке и побегам от соседских собак. Тут уже не до макияжа и вечернего туалета! Я дни напролет шаталась по городу в потертых джинсах, с растрепанными волосами, без косметики. Это было не столько ленью, сколько необходимостью: так я обращала на себя меньшее внимание со стороны нетрезвых любителей агрессивно пофлиртовать.

И вот в таком виде я приперлась в дорогущий бизнес-центр, на всю улицу сияющий чистейшими зеркалами. Ей-богу, на меня, по-моему, даже доставщики пиццы смотрели с осуждением! Я вся сжалась перед возмущенными взглядами и суровыми огоньками видеокамер, а на свое отражение в зеркале вообще старалась не смотреть.

Но я не отступила. Потому что я чувствовала: пережив этот позор, второй раз я уже не решусь, не приду сюда. Мне нужно было выполнить просьбу Полковника — его последнюю просьбу! Сегодня вечером мне предстояло снова зайти к нему, и я надеялась, что уж теперь-то я смогу уверенно взглянуть ему в глаза и сказать, что все сделано.

К моему удивлению, охрана на первом этаже позволила мне подняться наверх, когда я назвалась курьером. Никто не вызвал уборщицу, чтобы меня смели веником и на совочке вынесли на улицу — уже хорошо! Решив не поддаваться всему этому снобизму, я гордо задрала голову и прошествовала в лифт.

Но на верхнем этаже меня ожидало куда более серьезное препятствие, чем дядьки-охранники: секретарша. Для нее имело значение все: мой наряд, моя прическа, мой маникюр, мой макияж, а точнее, полное отсутствие всего этого. Она просканировала меня за секунду, как робот, тут же наклеила на меня мысленный ярлык и дальше общалась со мной через презрительно поджатую губу.

— Что надо? — осведомилась она.

Эх, Полковник, во что вы меня втравили?

— У меня письмо.

— Кому?

Я понятия не имела, кому, и это делало мой авторитет в глазах секретарши еще ниже. Если у меня изначально был хоть какой-то авторитет в ее глазах!

Мне нечего было ей сказать, поэтому я просто достала письмо и протянула ей. Она приняла его двумя пальчиками и небрежно бросила на край стола. Думаю, она была бы и рада отправить его прямиком в мусорное ведро, но при мне не решилась.

Как странно… Эта девушка была примерно моей ровесницей. Она одевалась точно так же, как я до того, как моя жизнь сломалась, и даже хуже. Судя по всему, она зарабатывала не так уж много. Но она сидела в здании, где заключались многомиллионные контракты, она была здесь своей, и это позволяло ей чувствовать свою причастность к миру сильных и влиятельных. Поэтому я для нее была лишь комочком грязи, который каким-то образом научился открывать двери и ездить на лифтах.

— Это все? — процедила она.

— Да, спасибо!

— Можете быть свободны.

Эх, двинуть бы ей сейчас чем-нибудь… Но нельзя, нельзя. Тысячи лет цивилизации должны были научить меня решать споры переговорами, а не ударом в челюсть не понравившейся мне обезьяны.

В этом случае, моими переговорами было молчание. Я пережила свои пять минут позора и покинула этот глянцевый мир — как мне казалось, навсегда.

Полковник был рад услышать, что его поручение выполнено. Он даже назвал меня «не такой уж глупой девкой» — кажется, это было самое доброе, что он сказал мне за всю историю нашего знакомства.

Но не прошло и суток, как он слег. Мне позвонили посреди ночи и сказали, что его забрала «скорая». Он, еще недавно такой энергичный, словно держался из последних сил, ожидая, когда конверт окажется, где нужно. Но с этим письмом оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с жизнью, и он готов был уйти.

Знал ли он, что его послание никто не прочитает? Что секретарша, скорее всего, избавилась от него сразу после того, как за мной закрылись двери лифта, а потом долго отмывала свои наманикюренные пальчики? Надеюсь, что не знал. Ему было легче уходить с верой в то, что он оставил после себя определенное наследие, я чувствовала это.

Я поехала в больницу, как только узнала, что с ним случилось, и все равно опоздала. Полковник умер за полчаса до моего приезда.