Хозяин Леса

— Не здесь. Менты толпами ходят, явно по твою сочную задницу, — он покрутил головой и зачем-то принюхался. — Систер, бусы сними — яркие, приметные. Мирон, волосы под капюшон и ссутулься. И давайте дворами, дворами.

Важное условие: с тебя — Янек ткнул Мирона в грудь, — полная история панических атак. Тогда смогу говорить конкретнее.

* * *

Руки Мирона снова дрожали. Щека онемела, пальцы не слушались. Зося принесла воды, он кивнул, хмыкнул с отвращением — и кинул в рот маленькую таблетку. Через десяток минут ощутил, как узел в животе рассасывается, а в голове словно раскладывают тяжёлое ватное одеяло. Заработало.

Янек сидел на полу, скрестив ноги, и ждал. Ждала и Зося, прислонившись к дверному косяку. Мирон прикрыл глаза, устроился на табурете поудобнее и принялся вспоминать…

…Запах костра, дешёвого пива и мочи. Ещё какой-то неявный, трудноуловимый — наверное, так пахнет подгнившее дерево заброшенного сруба, в котором они сидят. Чужая фанерная гитара в руках скрипит и дребезжит. Хуже, чем мечталось. Лучше, чем ничего.

Эту компашку он видит третий раз. Гопники, быдло, биомусор. Так сказал бы отец. Интересно, чего ему стоило выпустить Мирона из-под надзора на целых два месяца? Наверняка дед убедил. Надо будет при случае отблагодарить.

Песня заканчивается. Заводила компашки, развинченный, со шрамом над бровью, гогочет и пародирует аплодисменты.

— Да ты музыкант, йопта. Лады, заслужил. Будешь пробовать?

Мирон смотрит на грязный кулёк из скомканной газеты. Разворачивает и видит горсть бурых тонких червячков. Сознанию требуется десяток секунд, чтобы понять, что это небольшие грибы. Он ёжится, вспоминает прочитанное в книгах и журналах. Осторожно берёт один и кладёт на язык.

Взрыв истерического хохота разрывает барабанные перепонки. Тот же развинченный хлопает себя по бёдрам.

— Вот придурок, а! Всё ешь! Давай, давай, не жмись как целка. Нормально будет, базарю!

Глубоко вдохнув, Мирон жуёт остальные поганки. Хохот вокруг становится ритмичным, и костёр словно подмигивает: будет. Обязательно будет…

…Тропинка петляет, кружит под ногами. На ней то распахиваются бездонные ямы, в которых шевелится чешуйчатое и влажное, то вспыхивают россыпи фрактальных самоцветов. Деревья вокруг Мирона пляшут, извиваются, мерцают красками, недоступными человеческому зрению. «Галлюцинации, — слово проплывает по краю сознания, отращивает кожистые крылья и упархивает в живую темноту. — Я отравился и глючу. Надо домой».

Но домой не выходит. Мирон стоит посреди леса и понимает, что тропинки больше нет. Он заблудился и в собственном сознании, и в реальном мире. Издалека раздаётся крик — зовущий, кличущий. «Может, меня ищут?» Быстрее, чем мозг успевает сформировать решение, Мирон бросается в сторону зова. Лишь тем же краем сознания подмечает: «Странно. Почему бы не крикнуть в ответ самому?» Но и эта мысль свивается в переливчатый комок, падая и рассыпаясь в пыль под ногами.

А ноги приносят его почти на край залитой лунным светом поляны. За деревьями виднеется фигура, похожая на человеческую. Что-то с ней не так, но Мирон не может понять, что именно. «Всё ещё глючу». Цепочка мурашек проносится вдоль позвоночника, когда он наконец осознаёт: рост. Не бывает людей, достающих макушкой до середины сосновой стены.

И сосны будто втягиваются обратно в землю, уменьшаются с каждым шагом Мирона. Или это лесной незнакомец вырастает, отбрасывая всё более густую и подрагивающую тень? Мирону становится страшно. Он начинает пятиться, но цепляется за корень и падает.

Гигантская фигура медленно, торжественно делает шаг навстречу — а вместе с ней словно и весь лес. Луна начинает блекнуть, тускнеть, расплываться по белёсому небу, на котором проступают пронзительно чёрные звёзды. Мирон кричит. Ещё один гулкий шаг. Лес заглядывает в зрачки. Дальше тьма…

— …Пришёл в себя, рожа расцарапанная, джинсы в дырах. — Мирон разглядывал саблю, карту и ларец, вертел в пальцах сигаретную пачку. — Как-то вышел обратно к посёлку. Даже дом отыскал. И на крыльце снова рухнул.

Дед молодец, дед войну прошёл, — лицо разрезала кривая усмешка. — Сразу звонок в скорую, звонок отцу — и полкило полифепана в мою скорбную тушку. И отправил блевать. Потом опять сорбенты, опять блевать — и по кругу. С утра, когда я чуть ожил, ещё молока влил ведро.

Отец, конечно, наорал. Чуть не избил прямо на месте. Спасибо деду, отстоял. Потом частная клиника, осмотры, обследования… Ничего не нашли. Ну, критичного. А месяца через полтора — первая паническая атака.

И вот то, что меня тянет в лес… — достав сигарету, Мирон уставился на неё. Убрал в пачку, продолжил: — Это, народ, пугает больше всего. Потому что… Потому что порой я там вижу его. Незнакомца с поляны. И сразу отрубаюсь.

Тишина тикала. Пять секунд, десять. Шумно выдохнув, Мирон пробормотал:

— А наутро новости. И значит, все эти люди…

Он снова достал сигарету, поймал кивок Янека и закурил. Ощутил, как мягкие, тёплые руки обнимают за плечи. Прикрыл глаза и прижался щекой к Зосиной щеке.

* * *