«Стоит попытаться, не правда ли? — усмехнулся он, ощущая могучий зов, встающего прямо перед ним светила. — Ведь во Флоре люди и иные худо-бедно, но уживаются уже добрых триста лет…»
Между тем, пространство между обелисками, еще мгновение назад, сиявшее прозрачной, ничем незамутненной голубизной раннего утра, нестерпимо пылало теперь расплавленным червонным золотом солнечного огня. Карлу показалось — хотя, возможно, что все именно так и обстояло — что его лица коснулся испепеляющий жар разгневанного его упорством светила.
Выбор! — Вторили ей две богини, спорившие между собой за право властвовать над Ойкуменой.
— Нет, — покачал головой Карл и, преодолевая наваждение, медленно повернулся спиной к ожидавшей его целое тысячелетие дороге. — Нет!
Он сделал шаг, и другой, чувствуя, как стремительно сгущается перед ним воздух, и еще один шаг, и в этот момент, разгневанные его решением богини нанесли Карлу последний удар. Сжало сердце, и пресеклось дыхание, так что даже стон не смог бы теперь сорваться с его враз пересохших губ.
«Последняя дорога. Последняя…» — Карл упал на колени, уже понимая, что если теперь же не обернется, то просто умрет.
«Умру… смерть…» — Но воля бойца сильнее смерти, и душа художника не разменная монета в игре.
«Последняя…» — он не обернулся. Глаза застлала кровавая пелена, и остро отточенные иглы нестерпимой боли с мстительной медлительностью вошли в его виски.
«Боги!»
Жестокая боль заставила его отшатнуться, но спасения не было. Карл упал навзничь, даже не почувствовав удара спиной о каменные плиты и не распрямив согнутые в коленях ноги. Тело его агонизировало. Он умирал, но последнее желание идущего на смерть священно.
«Де… б…»
Последнее желание… последняя дорога, которую он так и не прошел до конца. Потому что не захотел.
Его мозг был объят пламенем неимоверного страдания. Легкие силились и не могли достать из сомкнувшегося вокруг него пекла хотя бы ничтожный глоток воздуха. Но это уже было невозможно. Его сердце перестало биться, сделав свой последний прощальный удар, мгновение назад. Но в этом умирающем — или уже мертвом — теле все еще жила стойкая, как сталь, и нежная, как беличья кисть, душа Бойца и Художника. И пока она была жива, даже смерть была не властна над бренным телом человека, сто лет шедшего к этому дню, к этому часу, к этому — самому последнему — своему мгновению.
«Дебора!» — Самое главное не желало исчезать даже под испепеляющим дыханием смертельного огня, потому что там, где властвует Хозяйка Пределов, нет места любви, но и власти ее над любовью нет тоже.
«Дебора!» — Это был крик, хотя ни один звук не сорвался с губ поверженного, но не побежденного Карла Ругера.
«Дебора!» — Это был отчаянный призыв, на который не способно не откликнуться ни одно живое сердце.
Однако кричал сейчас не онемевший, лишенный голоса и речи, умирающий в жестоких муках человек. Это душа, бестрепетная, не отделимая от художественного чувства, душа Карла Ругера тосковала о несбывшемся счастье и звала ту, которая была для него превыше всех царств Ойкумены, дороже всех ее сокровищ и тайн. Казалось, в душе Карла уже не осталось никакой памяти о том, каким еще несколько мгновений назад был ее владелец, но то последнее — и самое главное — что уже успело в ней прорасти, став ее содержанием и сутью, это последнее оказалось сильнее даже всемогущей Дамы Смерти.
«Дебора!»
И Дебора услышала крик его души и откликнулась на призыв. Сквозь толщу камня, казалось, навсегда отделившую его от нее, разделившую их точно так же, как смерть отделена от жизни, пришел к Карлу ответный крик ее исполненного любви и мужества сердца.
«Карл!» — Всего лишь имя человека, почти ушедшего за Край. Но великая магия любви, никем не познанная, и никому, кроме тех, кто пережил это чудо, не ведомая, способна — на самом деле, а не только в песнях менестрелей — творить чудеса, перед которыми меркнут даже великие деяния богов.