Хосе Рисаль

Что же искали конкистадоры на далеком архипелаге? В XVI веке Испания была могущественнейшим государством. То было время, когда, по словам К. Маркса, ее влияние «безраздельно господствовало в Европе, когда пылкое воображение иберийцев ослепляли блестящие видения Эльдорадо, рыцарских подвигов и всемирной монархии»[1]. В ходе семивековой реконкисты — отвоевания у арабов захваченных ими испанских земель — сложился дух воинствующего католицизма, провозглашавшего, что весь мир должен быть приведен к покорности папе и обращен в католичество: завоевание и обращение полагалось одним и тем же богоугодным делом, одно оправдывалось другим. Испанцы считали себя избранным народом, призванным утвердить власть креста над всей землей.

Это свое призвание они воспринимали как зев бога, а когда люди убеждены, что их ведет бог, их трудно остановить. Никто в Испании не возражал против завоеваний, и лишь немногие осуждали крайности, которыми эти завоевания сопровождались. К числу последних принадлежал Бартолóме де лас Кáсас, который так говорил о своих соотечественниках — конкистадорах: «Более жестоких и безбожных скотов, более заклятых врагов рода человеческого еще не видала земля». Но и он не сомневался в праве Испании на захваты.

А они осуществлялись во имя «бога, короля и золота», и для многих на первом месте стояло золото. Эпоха Великих географических открытий была эпохой первоначального накопления капитала. Конкистадоры устремлялись на поиски новых земель в надежде найти там золото, но сама потребность в нем вызывалась развитием товарно-денежных отношений, требовавших все больше средств обмена. И золото не задерживалось в Испании — оно устремлялось туда, где капиталистические отношения, капиталистическое производство были более развитыми — в страны Нижней Европы, в Англию. Как горько заметил испанский историк, Испания служила лишь «мостом, через который проходили сокровища Америки, чтобы обогатить другие страны».

Далекие острова, отделенные от Испании двумя океанами (куда ни плыть — на запад или на восток), были небогаты. Жадные авантюристы искали золото или пряности, но ни того, ни другого не было там в сколько-нибудь значительных количествах. Их не устраивали прибыли, извлекаемые из труда филиппинцев. Конкистадоры на Филиппинах считали себя обделенными по сравнению с более удачливыми конкистадорами в Новом Свете. И они грабили, убивали непокорных. А монахи отпускали грехи. Служители культа хлынули на Филиппины целыми полчищами. Для умонастроения первых испанских поселенцев на Филиппинах показателен мемориал, который они в 1581 году, то есть через 16 лет после захвата островов, направили Филиппу II. В нем говорилось: «Мы служили во время завоевания и умиротворения этих островов. Мы служим и сейчас — кто 10 лет, кто 12, а кто и 15. Единственная субсидия, которую мы получили, была дана нам для снаряжения чиновниками казначейства вашего величества. Скоро она была истрачена на умиротворение туземцев, и нам пришлось грабить их и облагать разными повинностями, чтобы выжить, тем самым отягощая нашу совесть».

Главным представителем метрополии в колонии стал монах. «Когда мы говорим о Филиппинах, — писал впоследствии Хосе Рисаль, — необходимо прежде всего сказать о монахе, потому что монах везде — начиная от колониального аппарата и кончая хижиной бедняка». Не случайно Филиппины считали не просто колонией, а своеобразным теократическим образованием.

Четыре ордена — августинцы, францисканцы, иезуиты и доминиканцы (позднее появились августинцы-реколеты) — фактически поделили между собой архипелаг и скоро превратились в крупнейших феодальных эксплуататоров. Даже те из них, которым их собственный устав предписывал обет бедности, скоро обзавелись земельными владениями. Испанские монахи, как говорили в то время, «самый отсталый и реакционный продукт самой отсталой из старых наций в Европе», и в XIX веке господствовали на островах. Заметим, что в провинциях, в которых в 1896 году вспыхнула национально-освободительная антииспанская революция, 42 процента земель принадлежали орденам, и монах был самой ненавистной фигурой в глазах филиппинцев.