Хорошо забытое

Обратите внимание на
человека, что слева на фото:
он крепленого выпил вина,
и работать ему неохота.
Как же я понимаю его,
как завидую завистью белой!
А вокруг – ничего, никого,
кроме неба и речки дебелой.
Те, кто рядом, – мираж и вранье.
Дверь исчезла. Сломалась отмычка.
Черно-белое счастье мое.
Навсегда упорхнувшая птичка.

«Поставят на уши весь двор…»

Поставят на уши весь двор
два рислинга и три кагора.
Кто Кьеркегор? Я – Кьеркегор?
За Кьеркегора!
Не на чужие – на свои,
не вымокли, но отсырели.
За метафизику любви
и физику в кустах сирени!
Потом на танцы. А потом
лежать в траве девятым валом,
и звездный лицезреть понтон,
и муравьям светить фингалом.
А утром снова на завод,
и, этим фактом опечален,
в автобусе сблюет вот-вот
метафизический датчанин.

«столкнулся с бабочкой лоб в лоб…»

столкнулся с бабочкой лоб в лоб
и как ни странно выжил выжил
лежу в сугробе и сугроб
от крови стал багрово-рыжим
лежу в сугробе как во сне
практически уже без тела
а дело близилось к весне
и в небе бабочка летела

«Что угодно? Дыни, сливы?…»

На рынке:

– Что хотите, мужчина?

Ст. Ливинский

– Что угодно? Дыни, сливы?
Шум, волненья благодать! —
Чтобы мама с папой живы
были снова и опять.
Мне угодно, если можно,
мелким оптом и вразвес,
чтобы облако творожно
плыло в синеве небес.
Не жалей, родная, с верхом
насыпай и наливай,
чтобы ехал – век за веком —
краснопресненский трамвай.
Чтобы он застрял в метели,
не гремя и не звеня,
чтобы ангелы глядели,
улыбаясь, на меня.

«как медленно медленно время течет…»

как медленно медленно время течет
и как вытекает мгновенно
рискнешь перекрыть этот краник чем черт
не шутит и лопнула вена
и хлещет и хлещет и нету конца
как нету предела у детства
покуда смертельная бледность лица
не выдаст тебя наконец-то

«Не орел – я поставил на решку…»

Не орел – я поставил на решку, —
и живу с той поры кочево.
Монпансье с табаком вперемешку —
я вкуснее не ел ничего.
– Ешь, сынок, – говорит дядя Хона,
на ладони конфеты держа…
И, рыдая, леса похоронно
сердце резали без ножа.
Косогоры, овраги, пригорки,
зеленеет речная вода.
Горечь сахара, сладость махорки —
не забуду уже никогда.
– Угощайся. – Спасибо, – еще бы!
Угощаюсь, слезами давясь.
А под Старою Руссой сугробы,
согревая, укутали вас.
Небо – спереди. Прошлое – сзади.
Посредине – любовь и страда
в сорок третьем погибшего дяди,
не курившего никогда.

«летним утром на море…»

летним утром на море
грею старые кости
забывая о горе
о разлуке и злости
не нарадуюсь гею
и еврею и гою
где хочу там и вею
где хочу там и вою

«Друг, на время февральской стужи…»