Хорошим людям – доброе утро(Рассказы и повести)

Ругал себя на чем свет стоит за то, что не запретил Нине ездить на пузе по перилам лестницы. Ведь все из-за этого и получилось. Она съехала на пузе и не смогла разогнуться. Ее прямо в больницу.

Я знал, что Нина любила так ездить, и не ругал ее. Ругать ее было глупо. Я сам так катаюсь. А у меня железное правило — никогда не ругать малышей за то, что я сам не прочь сделать. Сначала сам избавься, а потом других грызи.

А теперь я себя во всем винил. Хирурга все не было. На улице потемнело.

Наконец он появился:

— Можете спокойно отправляться спать: ваша подружка хорошо перенесла операцию. Завтра приходите и приносите ей апельсины.

Ух, как я обрадовался! От радости чуть не расплакался. До чего мне дорога была эта маленькая девочка.

Доктор посмотрел на меня и сказал:

— Что-то у меня сегодня хорошее настроение. От души рад с вами познакомиться.

«Чудак какой-то в белом колпаке», — подумал я. Но времени у меня не было с ним разговаривать.

Я выскочил во двор, чтобы обрадовать малышей. Они повскакали со своих мест. И я им все рассказал.

— Она во время операции даже ни разу не крикнула, — сказал я.

Хирург мне этого не говорил, но я-то знал, что это было так.

— Вот это да! — сказал Гена. — Сила!

Остальные ничего не сказали. Не знаю, о чем они там думали про себя, но только мне нравилось, что мои малыши такие сдержанные.

Было уже поздно. На улице даже горело мало фонарей. Шел мелкий дождь. Такая зима стояла. И нам казалось, что мы идем одни в этой темноте. Асфальт был черный, и небо черное. Но, когда проехала машина, я увидел, что мы были не одни. Просто асфальт своей чернотой прятал людей.

И во многих окнах горел свет: может, там сидели бабушки и дедушки, папы и мамы моих малышей. Они ждали и волновались о Нине.

Нет, мы были не одни.

СЕНЬКА Рассказ

Ночью щенок заскулил. Ему было холодно и неуютно на жесткой подстилке. Он всегда начинал скулить, когда замерзал. И мать прижималась к нему животом. Не открывая глаз, он находил горячий сосок и сосал. В рот ему брызгали острые, сладкие струйки молока, и по всему телу разливалось тепло.

Так было всегда. Но сегодня, сколько щенок ни пищал, сколько ни ворочался, матери он не нашел. И тут он все вспомнил.

Вспомнил, как пришел чужой человек, взял его на руки, долго ласкал, а потом положил за пазуху и унес. На улице щенку стало страшно, и короткий хвостик его мелко-мелко задрожал.

Оттого что щенок вспомнил все это, он заскулил жалобней и протяжней.

Вдруг яркий свет резанул ему глаза. Он увидел девочку, которая стояла над ним. «Что ей надо? — забеспокоился щенок. — Куда еще меня понесут?» Но, прежде чем он так подумал, он уже прижался к ее тонким голым ногам, таким же теплым, как живот матери. Девочка сжала щенка ногами, и тот сразу примолк. Потом она взяла его на руки, погасила свет и унесла к себе в комнату. Она положила его на что-то мягкое, и все стихло. Скоро щенок услышал легкое посапывание, точно дуновение ветерка, в потемках пополз на этот звук и добрался до лица девочки. Та обняла его, а он лизнул ее в нос, уцепился за мочку уха и радостно зачмокал.

Через несколько минут девочка и щенок спали.

* * *

Прошли первые месяцы новой жизни. Щенок привык к своему новому дому и забыл старый. Он теперь знал, что в этой квартире, кроме него, живут двое. Один из них говорит громким голосом, и руки у него большие и сильные. Этот голос всегда нужно было слушаться. Другой, тоненький, высокий, принадлежал девочке. Его, наоборот, можно было совсем не слушаться, потому что девочка прощала все. Скоро щенок запомнил, что девочку звали Таней, а человека с громким голосом — папой.

Когда Тани не было дома, а папа произносил ее имя, щенок начинал визжать и поглядывать на дверь. Тогда папа показывал зубы и говорил какие-то слова.

Однажды папа подошел к щенку. Тот перестал шалить, хотя это было ему трудно, и поднял голову. Из всего, что говорил папа, он смог выделить только одно слово: Сенька.

Он бросился бежать, на властный голос крикнул: «Сенька!» — и он вернулся. За это ему дали белый твердый, хрупающий на зубах сладкий камешек. «Вкусно!» — решил щенок и с тех пор всегда откликался, когда его звали Сенькой.

Сенька спал на половичке у Таниной кровати. Утром, когда Таня вставала, он грохал басовитым лаем, то и дело срываясь на унизительный визг, потому что лаять по-настоящему не умел. Таня одевалась, а Сенька крутился возле и мешал. То ботинок утащит, то ленту. Таня вырывала у него свои вещи, а он не отдавал. Ему нравилась эта игра. Потом Таня умывалась и брызгала на Сеньку водой, а он отскакивал и тряс головой, отчего его большие черные уши похлопывали точно бумажные хлопушки.

Но вот Таня уходила, и Сенька оставался один. Сначала скучал, но понемножку привык к тишине. Он принюхивался ко всем углам, добирался до Таниных игрушек, обнюхивал их, как старых добрых знакомых, и укладывался тут же, рядом, поспать.