Хороший сын

Газеты «ностальжи» я иногда читаю, перелистываю их, шурша бумажными листами; приятно держать в руках то, что не меняется ежесекундно, то, что остается тем же, что ты покупал, настоящую газету, настоящую книгу, но в какой-то момент вещей не останется, будут одни лишь пиксели. Я буду скучать по вещам, потому что я сам вещь. В «Кофе Хабе» на Рейнстрат есть газетомат, достаточно вбить любую дату из второй половины двадцатого века – и через десять секунд из щели выкатится газета за тот день, на еще не пожелтевшей, но уже начинающей желтеть бумаге и формата, который сейчас кажется смехотворно большим, но тогда воспринимался совершенно нормальным. Заказываешь кофе, садишься, раскрываешь газету, – и на глазах у тебя выступают слезы. Как раз вчера я прочитал такую, перед тем как идти в «Альберт Хейн», где я почти устроил скандал именно потому, может быть, что только что прочитал эту газету. Не помню, какую я ввел дату, мне пришлось вводить ее заново (выбранная вами дата приходится на воскресенье, сообщила мне газетомашина после первого раза, введите другую дату), но обычно я выбираю восьмидесятые и девяностые годы, когда у меня было много времени, чтобы читать газеты. И вот раскрываешь ее – видишь нереально устаревшую верстку и колонки давно почивших колумнистов, которых все тогда считали страшно умными, – и которые сами себя тоже считали страшно умными, – а почему бы и нет, если все тебя считают таким умным, не пойдешь же ты доказывать всем, что в тебе нет ничего такого уж особенного? – и все эти новости, которые сейчас уже давно не новости, но о которых тогда еще не знали, чем все это закончится, да и сейчас мы по большей части этого не знаем, потому что не знаем, кто эти люди и где находятся эти страны, а рекламные объявления, особенно они, реклама одежды, и автомобилей, и телевизоров, все умерли и все сломалось и испортилось, а если где и существует, то никто не знает, как это чинить, и это не страшно, но от самого факта того, что когда-то все это существовало, иногда сжимается горло. А объявления о кончине, как будто эти люди еще вчера были живы, а рецензии на книги, авторы которых рассчитывали на переиздание, весь этот мир когда-то еще принадлежал нам, но его больше нет, даже этих забытых писателей хочется прижать к груди, вместе с колумнистами, одеждой, автомобилями, телевизорами и усопшими. А что пришло на их место? Нечто, что принадлежит не нам, но другим. Повсюду можно увидеть людей за пятьдесят, со слезами на глазах читающих на террасах старые газеты, часто кто-нибудь уже через несколько минут в гневе комкает и отшвыривает газету, ну да, себя я тоже заставал за этим занятием, я и сам так делал, взять хотя бы вчера, потому что все это мне слишком живо напомнило часы, которые я провел в газетном фонде архива после того, как Команда «А» развалилась, ностальгия получилась двойной, ностальгия в квадрате, и в тот момент это было невыносимо. Как и в любой другой момент. И я ногой отбросил скомканную газету, и пошел в «Альберт Хейн», и чуть не устроил скандал, и с покупками в пакете отправился домой, и пришел домой, и разобрал покупки, и сел в кресло своей матери, БЗЗЗТ, БЗЗТ, БЗТ, БЗЗЗЗТ. А потом позвонил Леннокс, и вот сейчас я с ним еду, вроде в монастырь, а вроде и нет. Сейчас мы, кажется, восстановили все события, или я опять что-то забыл?

Глава 7