Хорошее поведение

Примером жестокости Фрэнка Риттера является такой наглядный пример: в одной из записных книжек на столе Фрэнка Риттера, для привлечения внимания посетителей и повергнуть их в трепет, было просто написано «Ты никогда не будешь работать в этом городе снова, не будет адресата и адреса, если только этого пожелает Фрэнк Риттер. Фрэнк Риттер (A) не раздает пустых угроз и (B) он занимает такую позицию в обществе, которую ты никогда не сможешь достичь.

В мире полно одушевленных и неодушевленных предметов, но единственным объектом, который он не мог ни купить, ни уничтожить была его собственная младшая дочь Элейн. «Самые острые шипы на ваших собственных розах» прочитал он еще один афоризм из своей книги, что относилось, безусловно, к Элейн.

Когда лифт плавно остановился, и дверь готовилась открыться, лицо Риттера стало еще более жестоким и каменным чем прежде и более неумолимым, чем обычно, а мышцы еще более напряглись. Створки двери открылись – вот он и на месте.

Она была в бешенстве, шагая взад и вперед перед упитанным депрограммистом Хендриксоном, который стоял со сложенными руками и дружелюбной улыбкой на лице, словно терпеливый отец, наблюдающий как его чадо поет "On the Good Ship Lollipop." Глаза Риттера были полузакрыты, как будто он не слышал пронзительных криков, которые издавала его дочь.

Конечно, было бы проще не встречаться с этой чертовой девочкой в течение двух часов каждого четверга, когда ее, так называемый обет молчания, позволял говорить. И в такие его минуты слабости, когда он на самом деле не был слабым, Риттер склонялся к простому пути. Но если он будет избегать этих коротких промежутков времени, когда она могла говорить, то это будет означать, что она пленница, что ее просто заперли здесь, а это не было правдой. Риттер сказал себе в миллионный раз, что она здесь, она в безопасности, избавлена от детской глупости и ложный чувств. Она находиться здесь, потому что он любит ее, черт, возьми ее в ад и обратно, и именно поэтому по четвергам он всегда был поблизости Нью-Йорка. Он приходил сюда специально, чтобы слушать упрямую, глупую, неблагодарную, раздраженную любимую девочку. Если бы она не была его дочерью, и он не любил ее как собственную плоть и кровь, какой она и была, конечно, если бы его чувства к ней не были такими по-отечески нежными, то эта чертова девушка оказалась бы в самом черно списке.

Она была на половине своей речи к Хендриксону о жизни грешников, до того как Бог протянул им Свою Руку, а затем, (когда она почувствовала новую цель для своей злобы и раздражительности, не очень праведные вещи, э?) она развернулась и закричала:

- Ты сейчас бросил вызов! В средневековье магнаты думали, что они могут бросить вызов Богу, они полагали, что их ничтожная светская власть сделала их равными Богу, выше Бога, что они могут бить, оскорблять и пытать эмиссаров Бога. И где теперь они?

- Как бы то ни было, Элейн, они уже мертвы.

- Они в Аду! Пылают и горят бесконечно в Аду! Их глаза закипают в глазницах их черепа, обугленное мясо будет отторгаться век за веком от их плавящихся костей, пламя будет цепляться и зажимать их кричащие языки, дыхание огня охватить их загнившие легкие…

Ах, всякий раз, когда девчонка начинало такое злорадное описание Ада, желудок Риттера подвергался жесткому спазму. Но он умел хорошо абсорбироваться от действительности. Мысленно отключив резкий голос девушки, он прекратил ее обличительную речь словами:

- Хендриксон, Хендриксон, когда же все это закончится?

- Да Бог его знает, г-н Риттер.

Тот «огонь» ее переключился на Хендриксона:

- Как смеешь ты упоминать имя Господа Бога всуе…

И так далее. Риттер вздохнул и сказал Хендриксону:

- Как ты думаешь, насколько мы продвинулись вперед?

- Честно говоря, абсолютно нет прогресса,- ответил Хендриксона без смущения.

- Ты заверил меня, что являешься лучшим.

- Поскольку никто не делает это лучше меня, значит я лучший. Если вы желаете нанять других людей, то, г-н Риттер, они могут взять у вас деньги, незаметно притаиться за вашей спиной, изнасиловать вашу дочь и заявить, что это была просто секс терапия…

- Нет, нет, нет, нет и еще раз нет,- заволновался Риттер, тряся головой и руками.- Я просто хочу увидеть некоторые признаки прогресса.

- Как я уже говорил,- начал Хендриксона,- на сегодняшний день это самый трудный случай в моей практике.

Элейн стояла напротив отца, уперев руки в бедра, слегка наклонившись, вытянув свое разгоряченное лицо к его лицу, и громко произнесла:

- Когда же ты откажешься от этой затеи?

- Никогда!

- Когда ты позволишь мне жить своей собственной жизнью?

Риттер очень удивился:

- Именно это я и пытаюсь сделать,- ответил он абсолютно искренне.- Это ведь не твоя жизнь, там с теми неряшливыми монахинями! Твоя жизнь – это мех летом! Твоя жизнь – это Гштаад и Палм-Бич! Твоя жизнь – это быть женой сильного, хорошо образованного мужчины и матерью для его детей!

- Как моя мама?- спросила она.- И так должна выглядеть моя жизнь?

- Берегись,- пригрозил Риттер, поднимая палец кверху.- Никогда не говори ничего плохого о матери.