Холодный как мрамор

За последние пару недель голоса стали громче и смысл их сообщений прояснился. Уж не знаю, кому принадлежат эти голоса и почему я их слышу. Однако как только они стали настолько громкими, что я смогла различать слова, у меня сложилось впечатление, что они предупреждают меня об опасностях. На третий уик-энд в Шеридане я услышала голоса, они предостерегли меня от употребления кукурузного хлеба, подаваемого в столовой в обед, – это показалось мне очень странным, потому что это была единственная съедобная пища. Утром в понедельник, когда была моя очередь дежурить на кухне, я поняла, почему стоило отказаться от хлеба: в кукурузной муке оказались личинки.

С тех пор я, хотя и несколько беспокоюсь за свой рассудок, радуюсь появлению голосов, прислушиваюсь к их утешительным советам, заглушающим шум в коридорах и классах школы. Пусть я единственная их слышала, у меня не было сомнений, что они откуда-то исходили и были настоящими – такими же настоящими, как хруст ботинок по замерзшей траве. Тем не менее я никому о них не рассказывала. У меня было тошнотворное ощущение, что голоса ждали того года – года, когда я вступила в какую-то смертельно опасную игру с Вайолет Симмонс, – возможно, потому, что у меня было с ней что-то общее.

В этом было что-то зловещее. Или, по крайней мере, что-то опасное.

Поднимаясь по ступенькам к крыльцу Эмори и поднимая крышку почтового ящика, я надеялась, что никто из наших соседей на Марта-роуд не выглянет из окна, пока я роюсь в чужой почте. Две рождественские открытки, обе в ярко-красных конвертах, – ни одна из них не вызвала резкого покалывания кожи головы. Счет за кабельное телевидение, листовка с купоном в продуктовый магазин… все еще ничего, никакого сигнального покалывания. И вдруг – письмо с адресной этикеткой, напечатанной на компьютере, из адвокатской конторы «Экдаль, Уэст и Строхманн».

Мои пальцы касались конверта, а глаза изучали обратный адрес; громкость голосов увеличивалась – «Письмо, письмо», – кожа головы покрылась мурашками. Это было оно, то, что они хотели мне показать!

Я услышала, как в конце квартала свернула машина, и засунула все письма, кроме конверта из юридической фирмы, обратно в почтовый ящик. Сложив пополам письмо от «Экдаль, Уэст и Строхманн» и спрятав его в задний карман джинсов, я обернулась и увидела приближающийся «Хендай Соната» мистера Эмори. Он подъезжал к гаражу Эмори. Я узнала профиль Трея на заднем сиденье.

Мое сердце подпрыгнуло, когда он помахал мне рукой. Мне потребовались колоссальные усилия, чтобы сдержаться и не броситься вниз по ступенькам в надежде перехватить Трея прежде, чем машина его отца исчезнет в гараже. Как только автоматическая дверь гаража открылась, Трей выскочил из машины и побежал ко мне, игнорируя свою мать, вылезшую вслед за ним и кричавшую:

– Трей!

Ожидая, что буквально через несколько секунд родители нас прервут, я сбежала вниз по лестнице и кинулась в объятья Трея. Он обнял меня так крепко, что, казалось, сломает мне ребро.

– Привет, – прошептала я, чувствуя, как глаза наполняются слезами радости.

Его теплые губы прижались к моим, и мы целовались так, словно мир вокруг нас исчез, – хотя его мама все еще кричала, требуя, чтобы он шел в дом.

– Я так по тебе скучал, – сказал Трей, уткнувшись в мои волосы.

Я отодвинулась, чтобы хорошенько разглядеть его. Как бы невероятно это ни звучало, но я забыла, насколько он был сексуальным. Сбритые волосы (раньше они были достаточно длинными, чтобы убрать их за уши) только усиливали впечатление, производимое большими голубыми глазами. Его лицо выглядело худым, а челюсть стала более очерченной, как будто он возмужал за шесть недель разлуки.

– Я тоже, – ответила я. – Так приятно тебя видеть. Не могу поверить, что мы снова вместе.

Мало того, что мы не виделись целых шесть недель, – в школе отслеживали наши телефонные звонки и не давали доступа к электронной почте. У нас не было возможности обсудить день, когда мы украли медальон Вайолет. Наши разговоры прослушивались сотрудниками обеих школ – предположительно, чтобы они могли сообщить о любых упоминаниях самоповреждений, но я подозревала, что в основном просто чтобы следить за нами, поскольку мы оба считались агрессивными. Из-за скрытой аудитории мы очень стеснялись выражать чувства по телефону. В Шеридане я много ночей пролежала в постели, пытаясь заглушить храп соседки по комнате и гадая, увижу ли когда-нибудь Трея снова.

Я так была рада его видеть, что даже не хотела моргать, опасаясь, что он исчезнет, как только я снова открою глаза.

– Трей! Давай же, иди домой, – приказала миссис Эмори, стоя на подъездной дорожке. Мистер Эмори уже припарковал машину, они с братом Трея, Эдди, захлопнули двери.

– Секундочку, мам, – прокричал Трей через плечо, не отводя от меня глаз.

Внезапно мысль о том, что я проведу вечер в Чикаго с Мишей, а не с Треем, хотя он был совсем рядом, стала невыносимой. Я выпалила:

– Приходи сюда к часу. Мы кое-куда едем с Мишей.

Миссис Эмори уперла руки в боки и крикнула:

– Сейчас же, Трей!

Он удивленно приподнял бровь и спросил: