Холодный бриз

— Курите, — Качанов пододвинул ему пачку одесского «Сальве», пристроил сверху полупустой спичечный коробок. Вообще-то, курить Крамарчук бросил еще лет восемь назад и нисколько об этом не сожалел, но буквально час назад неожиданно понял, что это определенно было ошибкой. Там, в прошлом. Точнее, блин, в будущем. Курить хотелось просто неимоверно. А еще лучше — вмазать залпом грамм двести хоть водки или коньяка, хоть разбавленного, как в лейтенантской молодости, спирта. Поскольку последнее было явно недостижимым, пришлось просить курева у допрашивающего энкавэдиста (с мыслью — а, точнее, пониманием — того, что сидящий перед ним офицер — именно самый настоящий сотрудник сталинской госбезопасности, той самой «кровавой гэбни», подполковник свыкся на удивление легко). Как ни странно, тот не отказал, выложив на стол помятую пачку памятных по проведенной в одесском общевойсковом училище на Фонтане молодости папирос. Поскольку на первой папиросе старлей его не трогал, сосредоточенно перебирая на столе какие-то бумаги (Крамарчук догадывался, что и предоставленное по первому требованию курево, и эта заполненная шорохом бумажек пауза нужна, прежде всему, самому лейтенанту, пытавшемуся поверить в происходящее и настроиться на нужный лад), у подполковника было время немного собраться с мыслями. До этого, пока он бежал, задыхаясь, в сторону военгородка, слыша за спиной повизгивания корреспондентки и тяжелый топот конвоира, у него это как-то плохо получалось. Да и потом, когда их заперли в какой-то незнакомой, явно тоже принадлежавшей этому времени, комнате с решетками на окнах, тоже. Ибо следующие полчаса ему пришлось успокаивать истерикующую журналистку, под конец — нервы-то тоже не железные, ага! — убедившись, что самый действенный метод для этого — пару хороших пощечин и принудительное умывание холодной водой над ржавой жестяной раковиной.