Холодный апрель

— …Давно уж многие догадывались, что происходит какое-то затмение умов, всеобщий самообман, что высокая рентабельность современной промышленности, эксплуатирующей природные ресурсы, — не более чем мираж. Как если бы решили разбогатеть от продажи камней из фундамента собственного дома. Подсчитано, что каждая марка прибыли, получаемой химическими концернами, сопровождается ущербом только от загрязнения водных бассейнов на сумму свыше одной марки. Наступает прозрение? Но ведь и в прошлом было немало подобных прозрений. Гёте, например, говорил, что люди — часть природы. Они повинуются ее законам, даже когда действуют против них. Или вот Бэкон: «Над природой не властвуют, если ей не подчиняются». Нужны марксисты? Ваш Вернадский считал, что вредное для одной части живого вещества не может быть полезным для других его частей. А вот и господин Энгельс, если угодно: «Мы отнюдь не властвуем над природой… Мы, наоборот, нашей плотью, кровью и мозгом принадлежим ей и находимся внутри ее…» Видение апокалипсиса, ожидающего современный мир, появилось не сейчас. «Можно, пожалуй, сказать, что назначение человека как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания». Это Ламарк. Более полутора веков тому назад.

— Можно заглянуть и на два с половиной тысячелетия назад, — сказал Александр. Неизвестно зачем, ему хотелось подначить Хорста. — В Древнем Риме был закон, запрещавший держать петухов в центре города. Петухи слишком громко кричали.

Хорст уловил иронию.

— Сейчас дело зашло слишком далеко. Речь не о любителях поспать, а о том, чтобы человек не уснул мертвым сном.

— Какой человек?

— Обыкновенный.

— Человек человеку рознь.

— Конечно, человек еще слеп и эгоистичен, — согласно кивнул Хорст. — Многим сегодняшний пфенниг дороже завтрашней марки.

— Отдельно взятый человек…

— Отдельно взятых людей не существует. Все связаны со всеми. У каждого есть дети, внуки, свой народ, есть будущее, о котором он, человек, не может не думать. Но есть и заблуждения. То, о котором мы говорим, — опаснейшее.

— Технический детерминизм, — подсказал Александр.

— Марксист не может без подвохов, — подал голос из своего угла Каппес.

Кажется, он один и понял, что речь отнюдь не об экспансии техники, а о распространенной на Западе политической концепции, по которой социальные отношения вовсе не берутся во внимание.

— Апологеты технотронного будущего обманывают людей, — как ни в чем не бывало продолжал Хорст. — Нас уверяют в безграничных возможностях техники, успокаивают видениями космических поселений, эксплуатацией природных богатств других планет и даже звезд. Научная и ненаучная фантастика в этом случае играет роль сирен, завораживающих слух сладостным пением в то время, как корабль несется на рифы. Этим грешат и у вас, и у нас, и этот самообман не лучше самообольщения верующих, мечтающих о загробной жизни. Так вот, эти будущие космические поселения — не более чем сказка. Установлено, что способность человека к биологической адаптации никчемна. Мечта о превращении биосферы в техносферу — самообольщение. Техносфера нереальна. Если попытаться только рассчитать техносферу, то на один этот расчет потребуется больше времени, чем существует Земля как планета…

Слышал Александр подобные мрачные прогнозы: в советских газетах и журналах не раз печатались дискуссии на эту тему. Не то чтобы он не разделял их, но лично ему всегда претил нигилизм в любой форме. Как же тогда жить, если не верить в завтрашний день? Чудилось ему порой, что это его неприятие «трубного гласа» тоже смахивает на обольщение, но переменить себя у него не хватало сил. Все казалось: переступи этот порог и озлобишься, запутаешься в подозрениях всех и вся, превратишь жизнь свою в ночь недоверия, тоски и отчаяния.

— Что же остается человеку? Биосфера умирает, а техносфера невозможна? — спросил он.

— Лишь два выхода, — уверенно ответил Хорст. Видно, он давно уж разрешил для себя этот вопрос и отвечал не задумываясь. — Или всеобщая гибель, может быть, даже в ближайшем будущем, или самоконтроль, самоограничение, самовоспитание.

— Значит, одни займутся самоограничением и самовоспитанием, а те, кто не захочет этого делать, будут увеличивать экологический кризис?

— Мы имеем в виду всех. Всех без исключения.

— Принуждение?

— А разве мы не прибегаем к принуждению, например, для охраны общественного порядка, установленных норм жизни?

— Ага. Но ведь нормы жизни можно установить и такими и этакими. Скажем, выгодными для меньшинства и невыгодными для всех остальных.

Каппес нервно зашевелился и изрек опять же по-русски:

— Кто про что, а некоторые все про баню.

Это было уже слишком, и следовало бы одернуть «знатока пословиц». Но Каппес улыбался так приветливо, что у Александра не повернулся язык ответить резкостью.

— Вы правильно поняли, — по-русски же сказал он. — Я очень боюсь, как бы «зеленые» не выцвели и вместо борьбы за здоровые условия жизни для всех не начали бы хлопотать о здоровых условиях жизни для избранных.

— Это им не грозит. Не те лозунги.