— Чего ты злишься? — зашипел Борис. — Они виноваты, что ли? — И заулыбался немкам: — Вы ешьте, ешьте, на одном кофейке далеко не уедете. Вот осетринка, салат, пожалуйста, сейчас рыбу принесут, замечательные, знаете ли, карпы. Вот такие. — Он потер ребрами ладоней о край стола, показывая размер карпов. — Считайте, что с этого момента у нас будут одни контакты и никаких конфликтов.
Переводчица что-то долго говорила своим подопечным. Стараясь унять вскинувшееся в нем раздражение, Александр оглядывал зал ресторана, иностранцев, сидевших за другими столами. Скосил глаза на Нельку, с аппетитом уплетавшую розоватые ломтики осетрины и исподлобья с любопытством поглядывавшую на своего невесть с чего разволновавшегося па. Потом взгляд его упал на молодую немочку, слушавшую переводчицу с опущенными глазами, и задержался на ее лице, каком-то чересчур уж мягком, нежном, как у юной гимназисточки. И губы у нее были мягкие, чуточку пухленькие, удивительные губы, от которых никак невозможно было оторвать взгляд…
…Очнулся он от тишины. Поезд стоял, и ниоткуда не доносилось никаких звуков.
«Никак застряли, снежный занос», — забеспокоился Александр и начал думать о том, что если поезд выбьется из расписания, то в Ганновере он не успеет на ольденбургский поезд и обещавшие встретить его на вокзале прождут понапрасну, уедут, и ему придется добираться самому. А чемоданы не маленькие, одних сувениров — до пуда…
Нарисовав себе страшную картину блужданий по чужому городу в чужой стране, он вскинулся, выглянул в окно. Шел снег, настоящая зимняя метель. В снежной толчее виднелись какие-то дома, окна светились, словно был уже поздний вечер.
— Варшава, — сказала толстая соседка.
— Варшава?! — ахнул он. — Так надо же посмотреть.
Но тут же и пропала в нем охота смотреть, потому что для этого надо было одеваться, выходить из вагона. А тем временем стоянка кончится. Да и что увидишь в такую непогодь?
«Удивительно, как легко можно отговорить себя, когда не хочется что-либо делать». Он снова отвалился на подушку и утонул в своих воспоминаниях.
Как он тогда дал уговорить себя — и сам до сих пор не понимает. Вначале его все злило. Может, потому злило, что больно уж красивая была немочка и ему все время хотелось глядеть на нее. А Нелька рядом, не очень-то поглядишь. Приходилось сидеть бука букой, вести чинный разговор с очкастой немкой. А та словно из отдела кадров, — все-то ее интересовало: кто вы да что вы? Когда он назвал себя — Александр Волков, — немка чуть в обморок не упала: «Ах, Александр! Ах, Волков!..» Но и симпатичную немочку почему-то весьма заинтересовал этот вопрос, уставилась на него своими глазищами, словно он назвал себя марсианином. И улыбнулась ему как-то странно, будто давно знакомому. Эта вот улыбка, похоже, и доконала его. Тут уж началось подлинное знакомство. Старшую немку звали Луизой, а у немочки было красивое имя Саския.
Эта самая Саския, Александр по глазам видел, уже горела желанием взять инициативу в беседе в свои руки, но в этот момент Луизу будто кто подтолкнул, вскочила, бросила сумочку на стул, заизвинялась, давая понять, что ей надо отлучиться, и ушла, утащив за собой Саскию. Переводчица побежала было за ними, но скоро вернулась, улыбнулась виновато и сказала, что женщины есть женщины, кто бы они ни были, им надо немного пошептаться по своим женским делам.
Шептались они довольно долго. Нелька себе чуть шею не свернула, все оглядывалась, а они, Александр и Борис, ели молча, думая каждый о своем, разглядывали золотую лепнину на потолке. Когда немки пришли, по их заговорщическим лицам видно было, что они-таки дошептались до чего-то. Саскию словно пришибли, она после того шептания все больше молчала, только смотрела на Александра как-то по-особому, словно жалела его. А Луиза, как села, сразу повела разговор о Волге. «Ах, Волга, всю жизнь мечтала увидеть великую русскую реку Волгу!»
— Я родился на Волге, — сказал Александр. — В Костроме.
Его признание вызвало новую волну восторгов, восклицаний. А потом Луиза заявила, что она хотела бы, она очень просит, чтобы Александр, именно Александр, показал им Кострому.
— С удовольствием, — не задумываясь сказал он.
Сказал и испугался. Язык — это ведь не только смысл слов, а и многое-многое другое, чему и названия-то нет. В его «с удовольствием» было больше иронии, так сказал бы приятелю, предложившему лететь, скажем, на Луну. Чтобы понимать это «многое», надо жизнь вместе прожить. Где уж было немке разобраться во всех интонациях! И она поняла, как и должна была понять иностранка, — прямо.
— Можно завтра? Хорошо? — сказала она.
Растерявшись, Александр начал мычать что-то насчет «может быть» да «надо посмотреть». Но было уже поздно. Переводчица сказала, что разрешение на поездку она постарается получить, надо только оплатить машину.
— О, мы заплатим! — сразу воскликнула Луиза.
Александр подумал: чего не съездить при такой оказии? И сказал, что сам собирался навестить мать.
— Там живет ваша мама? — заволновалась Луиза, вперив в него свои казавшиеся выпуклыми за очками глаза.