Теперь он узнаёт её. Это профессор Эмили Харрис, она преподаёт английскую литературу… или преподавала; теперь, вероятно, она эмерит[4]. А рядом её муж, тоже учитель. Он не знал, что Харрис инвалид; изредка видел его в кампусе – другая кафедра, другое крыло, но, кажется, в последний раз, когда он видел Харриса, старик передвигался на своих двоих. А мисси Харрис Хорхе довольно часто встречал на различных факультетских тусовках и «эстетских» мероприятиях. Он подозревает, что не входит в число жалуемых ею персон, особенно после собрания по поводу ныне отменённого поэтического семинара. Тот вопрос вызвал небольшой спор.
– Да, это я, – отвечает он. – Полагаю, вы собирались домой, согреться и обсохнуть.
– Было бы неплохо, – говорит мистер Харрис. Или, может быть, он тоже профессор. Под тонким свитером он немного дрожит. – Слушай, друг, не затруднит ли тебя вкатить меня на этот пандус? – Он кашляет, прочищает горло, снова кашляет. Его жена, такая энергичная и авторитетная на собраниях кафедры, выглядит немного потерянной и растрёпанной. Понурой. Хорхе задаётся вопросом, как долго они здесь пробыли и почему она не позвала кого-нибудь на помощь. «
– Думаю, я справлюсь. Блокировка снята?
– Да, определённо, – отвечает Эмили Харрис, и отступает назад, пока Хорхе берётся за ручки и поворачивает кресло к рампе. Он откатывает его на десять футов назад для разгона. Кресла на электроприводе бывают тяжёлыми. Меньше всего ему хочется вкатить его наполовину, потерять инерцию и скатиться вниз. Или, не дай бог, опрокинуть кресло, уронив старика на тротуар.
– Готовы, мистер Харрис? Держитесь, может тряхнуть.
Харрис хватается за боковые поручни, и Хорхе замечает, какие у него широкие плечи. Они кажутся мускулистыми. Он предполагает, что люди, потерявшие способность передвигаться на ногах, компенсируют это другим образом. Хорхе разгоняется в направлении пандуса.
– Вперёд, Сильвер! – радостно кричит мистер Харрис.
Первая половина пандуса даётся легко, но затем кресло начинает терять инерцию. Хорхе нагибается, прижимается к нему боком и продолжает катить. Пока он занимается этим, в голову приходит странная мысль: номерные знаки их штата красно-белые, и хотя Харрисы живут на Ридж-Роуд так же, как и он (он часто видит Эмили Харрис в саду), номера на их фургоне
Когда Хорхе достигает вершины пандуса, теперь согнувшись почти в три погибели, расставив руки и сминая беговые кроссовки, что-то жалит его сзади в шею. Судя по тому, как распространяется тепло от места укуса, возможно, это оса, и у него начинается реакция. Раньше никогда такого не случалось, но всё бывает в первый раз, и внезапно его зрение затуманивается, а руки слабеют. Кроссовки скользят по мокрому пандусу, и Хорхе опускается на одно колено.
Но этого не происходит. Родни Харрис щёлкает выключателем, и кресло-коляска с довольным жужжанием вкатывается внутрь. Харрис вскакивает, проворно обходит кресло и смотрит вниз на мужчину, стоящего на коленях на пандусе, с прилипшими ко лбу волосами и капельками дождя, стекающими по лицу, как пот. Затем Хорхе падает ничком.
– Посмотри! – тихо восклицает Эмили. – Идеально!
– Помоги мне, – говорит Родни.
Его жена, тоже обутая в беговые кроссовки, берёт Хорхе за лодыжки. Её муж хватает его за руки. Они втаскивают писателя в фургон. Пандус убирается. Родни (который на самом деле тоже профессор Харрис) занимает водительское место. Эмили опускается на колени и стягивает пластиковым хомутом запястья Хорхе, хотя, вероятно, это излишняя предосторожность. Хорхе отключился, как лампочка (сравнение, которое пожилая поэтесса наверняка бы не одобрила), и громко храпит.
– Всё в порядке? – спрашивает Родни Харрис, профессор кафедры естественных наук колледжа Белла.
– Всё в порядке! – восхищённо восклицает Эмили. – Мы сделали это, Родди! Мы поймали этого сукиного сына!
– Не выражайся, дорогая, – говорит Родни. Затем он улыбается. – Но да. Мы и правда это сделали. – Он выезжает со стоянки и начинает подниматься на холм. Пожилая поэтесса отрывает взгляд от своего рабочего блокнота с изображением маленькой красной тачки на обложке, провожает взглядом проезжающий мимо фургон и снова склоняется над своим стихотворением.