Хокни: жизнь в цвете

Однажды вечером в ноябре, когда они с Грегори и Иэном ужинали, зазвонил телефон. На другом конце провода был Дэвид Грейвз – ассистент Дэвида в Лондоне и его друг с тех самых пор, как семь лет назад они впервые встретились на премьере оперы «Похождения повесы» в Глайндборне. А кроме того, он был спутником жизни Энн – они познакомились у их общих друзей. Когда Грейвз произнес: «Дэвид?», в его мягком голосе было что-то такое, что Дэвид сразу узнал, – металлические нотки, уже слышанные им в голосе брата тем февральским утром три с половиной года назад, как будто лишенные резонанса, – такой голос предвещал беду. Байрон. Байрон, которому недавно исполнилось шестнадцать; Байрон, которого Дэвид летом возил посмотреть на горячие источники в Хот-Спрингс, на город-призрак Калико в пустыне Мохаве и на Гранд-Каньон; Байрон, который всего три месяца назад был здесь, в этом доме, рядом с ним: смеялся, играл в карты и в скраббл, шутил, помогал ему выбирать снимки – целых семьдесят шесть – для собственного фотомонтажа; Байрон, который давал ему самые лучшие советы. Его крики восторга и ужаса в Диснейленде, когда ему было четырнадцать лет, все еще звучали в ушах Дэвида. Байрон умер. Под действием галлюциногенных грибов – в Англии они не были запрещены – он спустился на рельсы лондонского метро, и его задавил поезд.

Дэвид вылетел в Англию. Он не знал, что сказать Энн. Он не мог найти слов. Если его мать после смерти отца представляла собой образ воплощенной печали, то Энн была сплошным безмолвным криком. Он стиснул ее в объятиях, они вцепились друг в друга, как двое утопающих, и рыдали. Она потеряла все. Он даже не мог попытаться представить себе, что должна чувствовать женщина, которая выносила дитя в своем чреве, дала ему жизнь, воспитала его – и как хорошо воспитала! – любила его каждой клеточкой своего тела, всем сердцем, всей душой и которая не смогла уберечь его от него самого. На свете не было похорон печальнее, чем те, что состоялись на кладбище Кенсал-Грин 11 ноября, после полудня. Пришли все их друзья времен Королевского колледжа, и среди них – Майкл, отец Байрона. Эту бесконечную печаль Дэвид выразил в фотомонтаже, выполненном сразу после церемонии. Коллаж представлял его мать под дождем, среди руин Болтонского аббатства, в длинном зеленом плаще с капюшоном и с морщинистым лицом, на котором отражалась вся мировая скорбь. Он пригласил Энн и Грейвза навестить его в Лос-Анджелесе – или даже вообще переехать туда, почему бы и нет? Этот город будет меньше напоминать ей о Байроне, чем Лондон; а жара, солнце и море смогут помочь ей жить дальше.

На обратном пути он остановился в Нью-Йорке, чтобы повидать Джо Макдональда, который наконец вернулся домой после долгого пребывания в больнице. Он был в плохом состоянии и должен был оставаться в постели; за ним ухаживала мать. В тридцать семь лет ему спокойно можно было дать все восемьдесят. Он невероятно исхудал – просто кожа да кости – и своим осунувшимся лицом с глубоко запавшими глазами походил на скелет. От его прежней красоты ничего не осталось. Теперь уже было ясно, что его недомогание было не пневмонией, а так называемым «раком геев» – СПИДом, то есть болезнью, которая передавалась половым путем и поражала естественную иммунную систему организма. Лечения от нее еще не существовало. Чтобы отвлечь Джо, Дэвид рассказал ему о своей новой работе и с его разрешения сфотографировал его для монтажа.