Ходынка

— Именно — кивнул Москвин. — Так вот, напротив, через шоссе — царский павильон поставили. А дальше гулянье — где-то с версту такой квадрат. И квадрат этот с шоссе и со стороны Москвы огорожен палатками. В них уже гостинцы завозят. Народ будет на гулянье между этими палатками входить и сразу гостинцы получать.

— Как ж вас там сыскать?

— Очень просто. Я буду в последних палатках от шоссе. Которые к Ваганькову ближе всех. В пятницу вечером и проходите. Там симпатичная компания соберется.

Бокильон протянул Москвину руку:

— Ну что ж, приду. Непременно приду.

Тут в комнатах раздался шум.

— Что такое?

Дверь распахнулась и на веранду, пятясь задом, вышла Мавра с самоваром в руках:

— Берегись, ожгу!

— Наконец-то!

Мавра осторожно поставила самовар на стол и выпрямилась:

— Тама с полиции пришли. Изволите пустить?

— Что? — удивился Деленцов. Пошарив в нагрудном кармане, он достал пенсне и надел его на нос: — Полиция?

— Хозяина спрашивают — проговорила Мавра, вытирая пот со лба. — Сказывают, злодей тут какой объявился.

— Так он же в отпуске! — вырвалось у мадам Деленцовой.

Дулин не стал терять время. Сорвав свой котелок с головы Выдриной-дочери, он перемахнул через перила веранды и с неожиданной для его комплекции мальчишеской резвостью помчался к лесу. За ним, оглушительно лая, побежала болонка. На поляне между дачей и лесом замелькали белые мундиры полицейских: упустив Дулина, собака принялась хватать за ноги их; не смея обнажить сабли, те безуспешно отбивались ножнами. Раздался выстрел. Порыв ветра донес задорный крик: „Москва-Во'гонеж!“ В наступившей тишине тонким голосом запел самовар.

— „Смит-Вессон“ — обронил Сытин.

— Сорок пятый калибр, — ревниво произнес Хазаров. — Что, наслушались в Америке?

— И настрелялся тоже — ответил Сытин. — Однако, — добавил он, пристально глядя на белые фигуры внизу, — наша полиция стреляет плохо. Ни дать ни взять Брейгель — „Охотники на снегу“. В негативном варьянте.

Опасливо косясь на полицейских, болонка бегом возвращалась к даче.

— Темно! — пожал плечами Хазаров. — А на звук стрелять их, видно, не учили.

— Могли бы и попробовать — ответил Сытин. — Еще пять зарядов осталось.

— Но не пробуют — сказал Бокильон. — Это и называется плохо стрелять.

— О господи! — раздался, наконец, первый женский голос. — Что всё это значит?

— Toujours la m^eme chose! — ответил Деленцов-старший. — Вечно ты, ma ch`ere [12], всякую шваль подбираешь, а потом…

— Что потом, что потом! Если б ты…

Кока взял брошенную Ландграфом брошюру и начал читать с кощунственными дьяконскими модуляциями:

— „Несгораемый человек (рыцарь огня) Кульганек. Чтец С. А. Гриненко. Куплетисты-рассказчики Днепров, Степанов и др. Рассказчик и мимик Фельдт. Фокусник и рассказчик Повторкин. Тульские гармонисты Трофимова. Московские гармонисты и плясуны Добрынина. Хор рожечников Пахарева. Труппа балалаечников Сергеева. Хоры и хороводы девушек и парней. Раешники, петрушки, силомеры, предсказательницы судьбы, фокусники, жонглеры, потешные деды и т. д. 15 оркестров военной музыки. 15 хоров военных песенников. Карусели и качели…“

Скрипнула дверь и в проеме показалась голова Мавры с блестящим от пота лбом:

— Полиция снова хозяина просют!

— Ах, не мешай! — махнула рукой Деленцова. — Дай им полтину на водку и пусть убираются!

* * *

Начальник Особого Установления по устройству коронационных народных зрелищ и празднеств действительный статский советник Николай Николаевич Бер сидел в своем кабинете на Тверской и, сосредоточенно наморщив огромный лоб, слушал визитера — корреспондента парижской газеты „Temps“ Пьера д'Альгейма.

— А всего в Ринг-Театре погибло четыреста пятьдесят человек, ваше превосходительство! — говорил д'Альгейм. — Подумать только! К слову сказать, когда Вагнер узнал, что среди погибших было много евреев, он обмолвился в том смысле, что всех евреев, дескать, стоило бы сжечь на представлении „Натана Мудрого“. Как вам это нравится?!

— Я не поклонник Вагнера — торопливо проговорил Бер. Считая себя до мозга костей русским, он повсюду видел намеки на свои австрийские корни и боялся их. — Вы ведь музыкальный критик, не так ли?

— Верно — пожал плечами д'Альгейм. — Хотя сейчас я исправляю дела простого корреспондента — д'Альгейм машинально потрогал прикрепленный к петлице значок — белая и голубая эмаль на золотом фоне, золотые силуэты свитка и гусиного пера, славянская вязь: „Москва, май 1896 г.“ — Но знаете, пожар в Ринг-Театре я не потому вспомнил, что там музыка играла. Отнюдь. Трагедия эта в памяти свежа — всего пятнадцать лет минуло, а я ведь тогда в Вене был и последствия видел. Но можно вспомнить и другие. Вот шестьдесят третий год, Сант-Яго в Чили, церковь Ла-Компанья. И там пожар, и там давка. Где толпа — там всегда неминуема давка. Избежание ее при отсутствии надлежащих мер — лишь дело более или менее счастливой случайности. Мне ли вам говорить? Так вот, тысяча восемьсот человек в этой давке погибло.

— Сколько? — изумился Бер.

— Одна тысяча восемьсот человек, господин генерал! Да хоть бы и один…

Бер грустно покачал круглой головой.