Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы

Он тихонько подошел к кроватке и дал мальчику здоровенную затрещину.

Тот вскочил, перепуганный. Под впечатлением удара быстро прочитал вечернюю молитву, пробормотал что-то, лег и заснул.

Восхищенный ангел долго еще стоял неподвижно и всматривался в ночную тьму.

Настало утро, свежее и бодрящее. Сон изгладил из памяти мальчика воспоминания о вчерашнем. Ему подали завтрак, Как обычно, он не хотел молока. От молока его тошнит. И тут он почувствовал сильный удар ногой. Он все понял и молча выпил молоко.

Простившись с мамой, он отправился в школу. Он переходил через дорогу, не останавливался и не смотрел по сторонам. Он старался быть внимательным. Очутившись в пустой аллее, он оглянулся и моментально сгорбился. Сильная оплеуха тотчас же призвала его к порядку. Не оставалось никаких сомнений. Это был ангел-хранитель.

Доброму духу понравился новый метод. Легкость, с которой он теперь добивался того, что еще недавно было недостижимым, несмотря на массу доброты и терпения, ослепила его. Вскоре он сообразил, что метод можно значительно усовершенствовать, разнообразя удары, — он даже находил в этом необыкновенное удовольствие, подобное тому, какое чувствует набожный органист, ловко нажимающий нужные клавиши органа. Итак, за недоеденный обед — удар, так называемый северный, за сгорбленные плечи — затрещина, за уклонение от молитвы — оплеуха, за то, что бегал и вспотел, — хук справа, за то, что ходил по лужам, — хук слева, за то, что шумел, когда папа работал, — щелчок, и так далее.

Метод давал великолепные результаты. Теперь ангел-хранитель не забивался по вечерам в угол, не стоял покорно, закрыв лицо руками. Наоборот: удобно усевшись, массируя правую руку или барабаня пальцами по столу, он с удовлетворением наблюдал за послушным и быстрым чтением молитвы. Иногда его одолевала скука, и тогда он с двойным вниманием следил за действиями мальчика, чтобы одним удачно отработанным ударом напомнить ему о преимуществе добра над злом.

Мальчик заметно изменился к лучшему. Он не бегал, не горбился, не шумел, читал молитвы и все доедал. Изменился он и внешне. Так как он съедал весь свой обед и безропотно выпивал все налитое ему молоко, а родители, видя, что он выпивает теперь целый стакан, подумали, что он полюбил молоко, и без конца подливали ему, — он растолстел и побледнел. Отрекшись от всех преступлений детского возраста, он получил массу свободного времени. Постепенно он научился направлять все свои силы на внутреннюю жизнь. Стал серьезным. Начал наблюдать за окружающим. Потом заинтересовался химией.

Теперь он обычно сидел на скамеечке в парке, толстый и спокойный, таинственно погруженный в себя, даже не пытаясь бегать, так как знал, что за это сейчас же получит по шее. В то время как вокруг него дети гонялись друг за дружкой, бегали по траве, он, склонившись над учебником, постигал таинственный мир молекул. Упорная, глубоко затаенная мысль бороздила его детский лоб.

Родители решили, что он вундеркинд, и очень этому обрадовались. А он упорно работал. Отец оборудовал для него маленькую лабораторию и предоставил скромные денежные средства.

Время шло. Однажды ночью над городом поднялся мощный столб огня и окрестности потряс страшный взрыв. Это взлетел на воздух дом, в котором жил мальчик, взорвавший его удивительно умело, хоть и по-любительски сделанной из домашнего тротила миной. Мальчик шел полем, удаляясь от города. Он нес заранее приготовленный рюкзак с небольшим запасом провизии и денег, а также билет на пароход, отплывающий в Южную Америку.

За ним по вспаханному полю бежал ангел-хранитель, готовый дать ему подзатыльник.

Кто есть кто?

Я вошел в вагон и отыскал свое купе. Там находились: артиллерийский офицер, молоденькая девушка, бородач, по виду купец, монах, старик с благородными чертами и горбун, почти карлик, а в углу скромный незаметный человек.

Когда поезд тронулся, девушка, собственно, еще дитя, всплеснула руками и, подскакивая на сиденье, с наивной радостью закричала:

— Едем, едем! — при этом косички у нее подскакивали вверх.

Монах перекрестился. Широкий коричневый рукав сполз до локтя, обнажая загоревшую кожу с фрагментами татуировки.

Набирая скорость, поезд вылетел на железный мост. Раздался неприятный грохот. Внизу мерцала река.

— В детстве я свистел, сидя на стуле, и слишком наклонился назад, — пояснил горбун. Поспешность, с которой он сделал свое заявление, показалась мне неуместной.

Потом я встретил взгляд незаметного пассажира с бледным измученным лицом. Он не спускал с присутствующих глаз. В них был страх.

— Все в руках божьих: стул, кресло, этажерка, — вздохнул монах, — даже самая маленькая полка.

Бородач, который, безусловно, был богатым купцом, уперся руками в толстые бедра. Видно, это была веселая широкая натура, которая не любила ни слишком печальных, ни слишком серьезных разговоров.

— Может, что-нибудь споем? — спросил он протяжным басом. — У нас в Ежовом Поле мы всегда поем, когда едем, — и взмахнул черными густыми волосами. У него было открытое лицо, хоть и не лишенное лукавства.