Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы

Так думал я, меряя двор широкими шагами. Я не мог отказать себе в удовольствии попрощаться с каждым кусочком того, что считал уже существующим в прошлом, отдельно. Я стоял перед подсолнечниками, которые были выше меня, и подсмеивался над ними. Изможденные, черные лица! Вы останетесь здесь, неуклюже торча на своей единственной ноге, и все, на что вы способны, это вот так мотать на прощанье своими огненными бакенбардами. Я высмеял также забор, синий и зеленый от плесени, унизил дровяной сарай, покровительственно отнесся к колодцу. Расхаживая туда и обратно, с каждым разом все пружинистей, я вспомнил, что надо бы еще посмотреть на себя в зеркало. С нетерпением прошел я через сени, стал перед зеркалом и долго не мог решить, оставить ли мне дорожный плащ на правом плече или перевесить на левое. С правой стороны было как будто эффектнее, но соображения практического свойства были за левое плечо — правой руке нужно оставить свободу движений. Я отступал на несколько шагов и снова подходил энергичной походкой к зеркалу, чтобы проверить, какое впечатление произведу на того, перед кем внезапно появлюсь. Я также принимал неподвижную позу, становясь вполоборота, желая получить выражение таинственной сосредоточенности. Я подходил совсем близко и то приоткрывал губы, придавая себе оттенок усталости, то снова очаровывал великолепной улыбкой. Все это продолжалось до тех пор, пока я не почувствовал, что хождение по двору и перед зеркалом утомило меня и мне захотелось на минуту присесть.

Ведь никто не приказывает мне ехать немедленно. Я знал также, что скоро мне захочется есть. Но чтобы заполнить этот краткий момент, пока из моего предчувствия родится настоящий голод, я решил подмести в сенях пол.

В конце концов — убеждал я себя — есть все равно надо, сейчас или потом, а мое эстетическое чувство, любовь к чистоте и порядку так сильны, что я не всегда могу с ними бороться. Повесив свой практичный дорожный плащ в шкаф, чтобы он не смялся и не запылился, я принялся за работу. Хлопоты затянулись, и когда я сметал последние соринки в помойное ведро, голод, к моему тихому удовлетворению, проявился уже совсем отчетливо, уставшие ноги настойчиво требовали отдыха.

Вынося ведро с сором во двор, я расседлал по дороге коня, чтобы он не мучился, а потом долго возился на кухне. Полдень, должно быть, давно прошел, так как я живо чувствовал, как запаздывает мой обед.

Тут потянулась нить мелких дел, скорее делишек, необходимых для того, чтобы в конце концов я мог сесть за мой, не бог знает как сделанный, стол. Они кончились на том, что я подложил сложенный вчетверо лист бумаги под короткую ножку стола, чтобы он не шатался. В окне были видны подсолнечники, неподвижные, так как ветер стих. Солнце, уже не такое горячее, как в полдень, опустилось между деревьев, и только у некоторых подсолнечников горели желтые уши, как у детей на заходе солнца.

Подкрепившись, я посидел еще немного, а потом зажег свечу, так как начало смеркаться. При свете свечи я достал из буфета бочонок с выжженной на нем коричневой головой дикаря и высыпал в него обратно из дорожного мешочка запас перца.

Чтобы не выдохся до завтра.

Ниже

— Ты заметил, — сказал Артур, — что дорога идет под уклон?

Действительно, уже около часа мы шли все время вниз. Крыши домов, встречавшихся нам время от времени, становились с каждым разом площе. Все больше было террас.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросил я Артура.

— Твой лоб, — сказал он, — твой бедный лоб…

Я посмотрел в зеркало. Лоб значительно сузился. Линия волос начиналась почти сразу от бровей.

— Все в порядке, — пробурчал я, хоть это спокойствие было только внешним. — Лучше посмотри на свои ноги. Мне казалось, что у тебя не такой низкий подъем. Ты прямо как отец всех плоскостопных.

Артур вскрикнул. Он увидел, что обе его стопы были сплющены, как лопатки, и это все прогрессировало.

Мы шли теперь, без всякого сомнения, по наклонной плоскости.

— Но нельзя сказать, — размышлял я, — чтобы здесь не было никакого подъема. Наоборот, он все время был. Хотя все-таки как-то так получалось, что на нас это никак не сказывалось, и мы, несмотря ни на что, должны были признать, что скатываемся вниз. Значит, мы находимся, если можно так выразиться, на изнанке того, что принято называть кульминацией. — Тут обогнал нас какой-то прохожий со сплющенным черепом.

Артур молчал. Очевидно, он о чем-то думал. Потом вдруг оживился.

— Знаешь ли ты историю о вдове и печнике? Так вот, одна вдова…

— Перестань, — сказал я, — сейчас же перестань. Я уже знаю, ты хочешь рассказать мне плоский анекдот!

Артур надулся. Горизонт по обеим сторонам шел прямой наклонной линией, он начинался точно в середине зрачка одного глаза, но, дойдя до другого зрачка, был уже под ним, надо было наклонять голову. Это вызывало ощущение небольшого, но постоянного понижения. У меня было впечатление, что мы к чему-то направляемся.

— Артур! — воскликнул я. — Что, собственно, с нами происходит?!

Он поднял на меня глаза, но как-то так плоско, косым движением в наклонной плоскости.