Хочу быть честным

Клава внесла чайник, налила мне чай и пододвинула тарелку с пряниками собственного производства. Сама села напротив и, подперев голову руками, смотрит на меня, как я ем и пью.

- Что-то ты плохо выглядишь,- сказала она.- Ты, по-моему, нездоров

- Хорошие пряники,- сказал я,- как тебе удается такие делать?

- Выпьешь чай, я тебя, пожалуй, послушаю. Что-то мне твой вид очень не нравится,- сказала Клава.

- Нечего меня слушать,- сказал я, - я не патефонная пластинка. Вид мой мне самому не нравится.

Клава взяла мою руку в свою и подержала недолго.

- Пульс у тебя совсем паршивый, похоже, предынфарктное состояние.

- Прошлый раз ты говорила то же самое,- сказал я. - У любого прораба каждый день предынфарктное состояние. Особенно перед праздником.

- Если ты не веришь мне,- обиделась Клава,- сходи к другому врачу.

- Я бы сходил. Если б знал, что меня положат в больницу.

Про себя я подумал, что в больницу лечь сейчас было бы очень неплохо, пускай Силаев сам сдаст мой объект, раз уж он ему так нравится.

- Хорошие пряники,- сказал я.- Где ты достала муку?

- Хорошая хозяйка все достанет. Правда, я хорошая хозяйка?

- Не хвастайся, я все равно на тебе не женюсь.

Она засмеялась:

- Потому что это зависит не только от тебя. Между прочим, как там поживает Зоя?

- Какая Зоя?

- Ну, твоя симпатия. Которая работает в забегаловке. Я думаю, ты имел бы у нее успех.

Все это говорится в подчеркнуто шутливом тоне, но при этом она бросает на меня быстрый и тревожный взгляд. Она боится, что в шутке есть доля истины.

Между прочим, пока я пью чай, происходит такой эпизод. Клава вдруг бледнеет и прикладывает ладонь к груди возле горла.

- Что с тобой? - вскакиваю я.

Она ни слова не говорит. Закрыв глаза, машет рукой. Потом, переводя дыхание, улыбается:

- Да так... ерунда.

- Тебе дурно?

- Немножко. Не обращай внимания.

Я смотрю на нее подозрительно. Это уже не из книжек. Клава вздыхает:

- Дурачок. В конце концов я врач и знаю, что надо делать в таких случаях.

- Ты знаешь это не как врач, а как баба.

- Хотя бы и так,- согласилась Клава.- И поэтому знаю.

Ну что ж, в ее возрасте она имеет право на такой опыт, но все равно это мне кажется оскорбительным. Роза бы так не сказала.

Я отодвинул стакан и встал.

- Ты хочешь уйти?- тихо спросила она.

- Да,- сказал я.

В глазах у нее показались слезы, но она не заплакала.

- Если тебе надоело, ты можешь уйти,- сказала она, помолчав.- Я не буду тебе мешать. Господи, какая я идиотка. Зачем я заставляю тебя нервничать? Ты хороший, добрый, талантливый человек.

Если бы она закричала или заплакала, я бы, пожалуй, ушел. Сейчас я не мог этого сделать.

- Ты опять говоришь глупости,- проворчал я, успокаиваясь.- Никакой я не талантливый. Обыкновенный серый человечишка. И зачем тебе нужно, чтобы я был талантливым? У тебя был уже один талантливый. Разве тебе мало?

Стрелки подошли к двенадцати. Клава долго думала о чем-то своем, потом спросила:

- Скажи, ты меня хоть немножечко любишь?

- Сколько можно спрашивать об одном и том же?

- Не сердись. Просто мне кажется, что ты ходишь ко мне из жалости. Жалость - самое отвратительное человеческое чувство.

- Неправда,- сказал я устало.- Это ты прочла в своих книжках. Было бы совсем неплохо, если бы мы побольше жалели друг друга.

Я уже совсем засыпал, когда Клава толкнула меня в бок:

- Ты знаешь, о чем я думаю?

- О чем? - я не в состоянии был даже сердиться.

- Я думаю о том, как хорошо знать, что всегда рядом с тобой есть такой человек.

Это она обо мне. Книжки не доведут ее до добра.

15

На другой день погода немного улучшилась, с утра показалось солнце. Рабочие сидели на бревнах возле растворомешалки, курили. Большинство из них были мне незнакомы - их прислали другие прорабы по приказанию Силаева. Кто из них чем занимается - видно было по инструментам. Вместе с Шиловым я развел их по рабочим местам, обошел объект и вернулся в прорабскую. В прорабской за моим столом сидел некто Гусев, корреспондент городской газеты. В газете он, видимо, считался специалистом по строительным делам, потому что все время околачивался в нашем тресте. Очерки его не отличались стилевым разнообразием и почти все начинались примерно так: "В тресте "Жилстрой" все хорошо знают бригадира такого-то..."

Увидев меня, Гусев встал из-за стола и пошел мне навстречу. Был он, как всегда, в вельветовых брюках, болгарской куртке из кожзаменителя и в синем берете.

- Привет, старик,- сказал он в порыве высокого энтузиазма и долго тряс мою руку.

"Ну что ж,- подумал я,- как говорит Писатель, время есть, будет тресть".

- А я к тебе по делу,- сказал Гусев, натрясшись вдоволь.

- Очерк обо мне писать?

- Откуда ты знаешь?

- Такой я проницательный человек,- сказал я.- Это тебе Силаев посоветовал?

- Он,- сказал Гусев, вынимая толстый, обтянутый резинкой блокнот.

Это событие я воспринял как дурное предзнаменование. Если уж обо мне решили писать в газете, то покоя теперь не дадут.

- Говорят, скоро главным инженером будешь? - спросил Гусев. Он сел напротив меня и положил ногу на ногу.