Конечно, любить вечность – это шизофрения, но любить облепленные мясом скелеты с кишками внутри тоже шизофрения, если угодно. Видимо, и в людях, и в котятках с попугайчиками мы всё-таки не просто людей и не просто котяток любим.
Так почему бы не попробовать любить ЭТО в чистом виде?
Может быть, только в раннем детстве (и в родительском прикосновении к нему) человек способен испытывать чистое беспримесное чувство любви. Естественной и безальтернативной. Которая не «сильнее жизни», а неотделима от неё. Которой не замечаешь, как не замечают дыхания, о которой не знаешь, как не знает здоровый человек, что у него есть сердце, – которая поэтому и чиста от всей нашей «слишком человеческой» мясной накипи.
Чтобы хоть на мгновение, хоть на чуточку приблизиться к этому состоянию, мы и живём – через боль рожая детей, через боль (пусть другого, более потешного сорта) сочиняя литературу или разговаривая разговоры о ней. Счастливы бываем, ног не чуем под собой, если удаётся хоть немножко, частями…
А тут – сразу и много.
Десять лет вместо
2000–2010
Троллейбус подъезжает к станции метро «Сухаревская». В троллейбусе две тётки немосковского, заезжего вида. Водитель объявляет: «Станстрахрска». Первая тётка всполошилась: «Какая, какая остановка?» Вторая отвечает, замороженно и обречённо глядя в окно: «Трасса Христа…»
По случаю Всемирного фестиваля поэзии посетил с Лесиным клуб «Поэты XXI века». В буфете ничего не было, только чай. После долгих странствий по коридорам нашли гостеприимную подсобку с водкой и колбасой. Сразу начали там пить эту водку и есть колбасу, но потом как-то вдруг вышло, что снова очутились в буфете, где продолжили пить, но уже без ставшей нам родной колбасы.
Плюс ещё в буфете были два каких-то поэта: один всё время говорил «у меня в этом году было две публикации», а другой всё время молчал.
Задались вчера с Денисом Яцутко непростым вопросом: писатели мы с ним или хрен собачий? И получилось, писатели. А коли так, надо идти в Центральный дом литераторов, в ресторан. Яцутко спрашивает:
– Там что, правда литераторы будут?
– Правда, – говорю. – Если пустят.
Заходим с Большой Никитской, где портреты Немзера и Чупринина на стене висят. «Браточки, – спрашиваю, – где тут подвыпить?» – «А вон там, – говорят охранники с автоматами, – туда садитесь».
Устраиваемся в конурке какой-то, официант культурный подходит в смокинге.
– А где ж народ-то? – Яцутко спрашивает.
– Плевать, – говорю, – зато сейчас шиковать будем.
Ну, пошиковали немножко, захотели домой. «Там, – говорят, – с той стороны уже закрыто, через большой зал пожалуйте». Пожаловали. Идём какими-то лабиринтами. Направо… налево… голову пригнуть…
– А-ах!..
Небо до потолка! И – золото, золото, золото, золото! Брильянты, меха, чулки, рифлёные рукоятки автоматических пистолетов! Опытный взгляд профессиональной гетеры! А хрустали? А салфетки!
И мы с Яцутко с рюкзаками такие, в обвислых джинсиках, шмыг-шмыг…
Оказывается, не оттуда зашли.
Где парадный вход в Дом литераторов, там у них чёрный ход в ресторан был. Ну и пустили нас пошиковать в уголку.
Зато уж как через главный вход выходили, прощаться с нами целая очередь трудящихся ресторана выстроилась. Один дверь открывает, другой руку жмёт, третий где ступеньки показывает, четвёртый по улице за нами бежит. Знать, разошёлся слух, что гуляют ПИСАТЕЛИ.
Серенький воробышек. Махонький. И ап-петитнейшая хлебная крошка размером с десятикилограммовый арбуз. Ровно посередине дорожки. А тут я иду. Тьфу! Прыжок в сторону. Жить. Прыжок к арбузу – кормить семью. Быстро, быстро работает мысль. За Сталина! Клюнул, подцепил, набычил шею, налились кровью жилы. И, как Владимир Сальников на рекорд, затрепетал, затрепетал крылышками… Я аж вспотел весь.