Хоббит, или Туда и Обратно

– Правда то, что на пути в наши владения нас вероломно схватили эльфы и без всяких на то оснований заточили в подземельях своего короля! – ответил Торин. – Однако ни замки, ни решетки не удержат того, чей приход предсказан в древнем пророчестве! Разве этот город находится во владениях короля эльфов? Разве я говорю с плотогонами короля эльфов, а не с Магистром города озерных людей?

Магистр в недоумении переводил взгляд с гномов на эльфов и обратно. Что ни говорите, а король эльфов – это король эльфов, и Магистр вовсе не собирался ссориться с ним, да и в старые пророчества не очень-то верил, а больше полагался на привычные понятия – такие, как торговля и пошлина, товары и золото; благодаря этому он и занимал свой нынешний пост. Однако пирующие за столами люди придерживались совершенно иного мнения, и дело быстро решилось помимо воли Магистра. Известие о прибытии гномов, едва вырвавшись за порог, облетело весь город подобно пожару. И внутри пиршественного зала, и снаружи зазвучали восторженные крики, по деревянным настилам со всего города стали сбегаться люди. Многие на ходу припоминали обрывки древней песни о возвращении Короля-Под-Горой, и никого не смущало то обстоятельство, что вернулся не сам Трор, а его внук. Песню подхватили, и она громко и величественно разлилась над озером:

Король вернется в Гору,
В свой каменный чертог, —
Придет он к Эребору*,
Когда настанет срок.

Венец его заблещет,
Как ясная звезда,
И арфа затрепещет,
Как в давние года.

С веселием и смехом
Старинных песен лад
Вновь разнесется эхом
Средь гулких анфилад.

И вырастет на склонах
Зеленая трава,
И в мантиях зеленых
Восстанут дерева,

И снова, как когда-то,
Расщедрится Гора,
И хлынут реки злата
И реки серебра.

И озеро зажжется,
Сверкая, как хрусталь, —
Когда Король вернется,
Забудем мы печаль!

Вот такая была эта песня, или почти такая, только значительно длиннее, а еще было много восторженных криков и звуки бесчисленных арф и скрипок. Такого ликования в городе не могли припомнить даже самые древние старцы. Эльфы и те призадумались и, более того, слегка перепугались. Они, разумеется, не догадывались, каким образом Торину удалось бежать из заточения, и начали склоняться к мысли, что, вероятно, их король совершил серьезную ошибку. А Магистр почел за лучшее присоединиться к всеобщей радости, во всяком случае на время, и сделал вид, что признает в Торине того, за кого тот себя выдает. Поэтому он уступил Торину свое кресло и усадил рядом, на почетных местах, Кили и Фили. Да и для Бильбо нашлось местечко за главным столом, и никто в этой суматохе не стал спрашивать, откуда он такой взялся, – ведь в старых песнях о хоббитах не было вообще никаких упоминаний, даже самых туманных.

Вскоре на волне всеобщего ликования в город принесли и остальных гномов. Их немедленно принялись лечить, кормить, нянчить, всячески ублажать и обихаживать. Торину и его друзьям предоставили большой дом; к их услугам были лодки с гребцами; ликующие толпы не расходились и целыми днями распевали песни, а едва кто-нибудь из гномов показывался в окне или на пороге, его шумно приветствовали.

Некоторые песни были очень-очень старые, некоторые не очень, а некоторые так и вовсе новые – в них со всей определенностью говорилось о скорой гибели дракона и вереницах судов с дорогими подарками, что поплывут вниз по Бегучей к Озерному городу. Вдохновителем большей части этих новых песен был сам Магистр, но, надо признаться, они не особенно вдохновляли гномов, которые, пользуясь случаем, потихоньку отъедались и быстро набирались сил. Через неделю гномы стали как новенькие и приосанились; им сшили одежду из дорогой ткани, причем их любимых расцветок; бороды их были аккуратно расчесаны и подстрижены. Торин выступал по городу с таким видом, словно он уже стал Королем-Под-Горой, а Смауг давным-давно изрублен на мелкие кусочки.

Как и обещал Торин, благодарные чувства гномов в отношении хоббита день ото дня становились все горячее и горячее. Гномы больше не пеняли ему и не ворчали на него. Они с удовольствием пили за его здоровье, дружески хлопали его по плечу и вообще носились с ним как с писаной торбой, что было, надо сказать, совсем не лишним, поскольку хоббит отнюдь не разделял всеобщей радости. Он вовсе не забыл, как выглядит Одинокая Гора и кто в ней живет, а помимо всего прочего, зверски простудился. Первые три дня он, не выходя из дому, беспрерывно чихал и кашлял, да и потом все его речи за пиршественным столом сводились к короткому: «Бдагодадю богодно!»