Хмель

«Взалкал духа», – сказал однажды Меланье.

Единственная книга, какую познал Прокопий Веденеевич, была Библия. Батюшка заповедовал ему быть духовником тополевого толка и потом подготовить себе из сынов своих такого же.

Отрок Тимка попрал веру и бежал. Филя, хоть и познал от батюшки грамоту чтения и письма, но негож был в духовники: мякинной утроба оказалась; дунь – и нету!

Меланья родила-таки Демида, а тут старик будто воскрес. Он еще вырастит духовника! И старость ушла будто, и мущинская сила проснулась – удержу нет. И вот настала ночь, и они вместе…

– Власы твои как стадо коз, – бормотал Прокопий Веденеевич, обметая бородою тело Меланьи. – Глаза твои как два голубя Соломонова. Зубы твои как ядрышки орешков кедровых, – переиначивал на свой лад песню Соломонову Прокопий Веденеевич, любуясь Меланьей. – Пощелкал бы твои орешки, да больно жалко! Пусть они из губ выглядывают. А губы твои как два пирожка тепленькие, – вкушал бы их, да со сметаною!.. Шея твоя как башня Давидова, – тыща щитов висит на ней, и все щиты божьих ратников, которые сразятся со анчихристом, – опять уклонился Прокопий Веденеевич. И башню Соломонову он представлял в виде колокольни собора. – Два сосца твоих, Меланья, как два ореха кедровых в скорлупках. (По Писанию несколько иначе: «Два сосца твои как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями». Но этого даже Прокопий Веденеевич уразуметь не мог: как можно сравнивать сосцы женщины с двойнями-сернами? Это же все равно что с двумя баранами. Ну разве похожи бараны на сосцы?..)

– Унеси меня, батюшка, на винограды! – шептала Меланья.

– Неможно, Меланья. Винограды на небеси произрастают. То плод божий. И сам господь дарует винограды душам праведным, какие перед очами его предстанут.

– А мне будут винограды, когда помру?

– Будут, Меланья. Вкусим тогда винограды.

– И кипарисы вкусим?

– Кипарисы – образа господни.

– Господи! Какие древы на небеси произрастают!

– Еще божьи лилии, – подсказал Прокопий.

– Лилия – цветок?

– Не земной токмо, небесный. И ты, как та лилия, – воссиянная. Сотовый мед капает с губ твоих, как в Писании сказано. И мед и молоко на языке твоем, Меланья. Духмяное тело твое, дщерь Иерусалимская!

– Век бы так, век бы так, батюшка! – И слезы катились по щекам Меланьи.

V

… И слезы катились по щекам Филимона Прокопьевича – до того ему стало жалко самого себя: много ли пожил на белом свете, и вот погибель будет.

Бах, бах, бах!.. И голос:

– В атаку! В атаку!

То был голос не святого Анания. Или на выручку ему сошли с небеси все ангелы со архангелами и вострубили в свои трубы?

Если бы Филя отважился поднять голову, он бы увидел человека в белой папахе, в шинели и на белом коне. Он бы его, понятно, принял за Георгия Победоносца, разящего зверей огнем и мечом.

Святой Ананий почему-то не бил в ведро.

Бах, бах, бах!..

Всадник в упор расстреливал хищников.

Пламя и смерть. Пламя и смерть.

Чалый, свалившись в снег, в агонии вскидывал голову и тяжело ржал.

Потом всадник выхватил шашку.

Волки отступили. Всадник на белом коне догонял их и рубил, рубил, рубил…

Свистит змея-шашка. Поет змея-шашка.

– Ой, Тима, Тима! – кричит чей-то голос.

И Филя тоже услышал этот голос. Баба же кричит! Истая баба! Но откуда бабе взяться на небеси? Не сказано же, что на небеси есть архангельши или ангельши?

Святой Ананий меж тем, бросив ведро, кинулся из кошевы прочь к лесу. Проваливаясь по пахи в глубокие наметы снега, он бежал, бежал, тяжело отпыхиваясь, сердце готово было лопнуть, точно святой Ананий и в самом деле увидел некое чудовище на белом коне, которое уничтожит его одним взмахом шашки.

– Тима, Тима, Тима!..

«Осподи, Тимку зовет! – трезвел Филимон Прокопьевич и тут вспомнил, что именно этой ночью ждали в Белой Елани Тимофея Прокопьевича, как о том сказала Апроська. – Оборони господи! Беда будет!»

– Ольга, Ольга! Подъезжай сюда! Живо! Сомнения быть не могло: голос Тимофея…

Кинув окровавленную шашку в ножны, Тимофей повернул Белку к лесу и быстро нагнал человека в борчатке.

– Эй, куда? Обалдел, что ли?

– Спаси Христе!..

– Христос тебя бы спас! – ответил Тимофей. Взмыленная Белка стояла рядом с беглецом, и пена с удилов клочьями падала в снег. – Возвращайся к кошеве!

Но человек в борчатке не хотел возвращаться к кошеве. Он что-то медлил, пряча голову в воротник.

– Давай к кошеве, говорю! С волками разделались. Здорово они вас прижали! Слышал, как вы сыпали из маузера, а потом рванули пару «лимонок».

И опять голос Ольги:

– Тима, Тима! В кошеве Филимон!

Человек в борчатке вдруг схватился за ножны Тимофеевой шашки и так рванул ее на себя, что тот не удержался, свалился с коня прямо на борчатку, и оба закряхтели в снегу, отбиваясь друг от друга.

– Ольга, сюда! – позвал Тимофей, втиснув неизвестного головою в снег.

Подбежала Ольга с винтовкой:

– Ай, ктой-то?

– Еще один волк, – ответил Тимофей и потащил неизвестного к кошеве.

Филя успел очухаться. Вылез, не веря сам себе, что жив-здоров и держится на собственных ногах.