Хмель

Хоть и сладок полуночный сон, а пришлось сжевать его. Натянув стеганые шаровары, обулся в новые валенки, вылез из горницы, не закрыв двери; Меланья тут же прикрыла.

В моленной у икон горела одна толстая восковая свеча. Отец и еще кто-то в черненой борчатке, черноголовый, стояли на коленях. Филя тоже опустился на колени и не успел наложить на себя большой крест, как отец оглянулся и будто пронзил взглядом:

– Сказывай, раб Божий, веруешь ли во Христа Спасителя, во Господа Бога, во Святого Духа и во тополевый толк, какой заповедывали нам отцы наши от века?

– Истинно верую, батюшка, – вытаращил глаза Филя.

– Я те не батюшка, а духовник, пред которым ты должен на коленях ползать, мякинная утроба, – рыкнул батюшка, и глаза его под седыми метелками засветились угрозой. – Настал час вытряхнуть из тебя мякину, какой набита твоя башка, а так и брюхо!

– Тятенька!.. – поперхнулся Филя, почуяв недоброе.

– Тверд ли ты в вере, сказывай!

– Дык… дык…

– Сказывай! Али ко Анчихристу во хвостатое войско переметнешься? Звезду на лоб прицепишь?

– Оборони Господь!

Прокопий торжественно затянул:

– Господи Исусе, Сыне Божий, помилуй нас! Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, аминь! Господи, благослови раба Божьего Филимона на боренье со Анчихристовой силой, и штоб была ему твердь в ноги, в башку, в грудь, в печенку, в селезенку…

Помолились и за печенку, и за селезенку…

– Пред иконами клятву дал, помни! – погрозил отец двоеперстием. – От сего дня во сражение идешь со Анчихристом. И будет тебе радость и вечное царство во чертоге Господнем.

У Фили по спине мороз, а из ноздрей жар пышет.

– Во какое сраженье, тятенька?

– Со нечистой силой!

И Прокопий Веденеевич устрашающе поведал, что настал час, когда надо спасаться от Анчихриста не крестом и молитвою, а топором, огнем и оружием. Анчихрист опеленал всю Расею – от тьмы до тьмы, и если праведники, истинно верующие во Христа, в Бога и Святого Духа, не ринутся в битву в назначенный час, то все поголовно передохнут, и никто из них не удостоен будет вечной жизни во Царствии Господнем. Но праведники не дремлют, войско собирают и одолеют потом нечистую силу. В предстоящей битве раб Божий Филимон должен, мол, отличиться храбростью, а не мякинной утробой.

Ах вот к чему клонит батюшка! Тут что-то неладно. Нет, Филя не собирается сражаться со Анчихристом, не его дело суд Божий вершить на земле, – его дело хозяйство вести, от власти выкрутиться, чтоб лишний пуд хлеба не сдать в продразверстку, золотишка накопить, трудное время в ладонях перетереть, а не губить сдуру голову в каком-то сраженье. Не с добром явился тятенька среди ночи да еще человека притащил с собою, и тот стоит на коленях спиною к Филе и усердно молится. Что он умыслил?

Надо пока молчать, с умом собраться и рассудить потом, что к чему. Тятеньке что – ни хозяйства, ни тяжести, знай читай всенощные молитвы. А у Фили забот невпроворот. К тому же – тополевый толк отринул же? Не сказал о том отцу – сам еще не определил себя, в какой он вере. А без веры разве можно? Еретиком будешь, как Тимоха-оборотень…

Тятенька будто догадался, о чем думал Филя.

– Сказывай, какой разговор завяжешь со еретиком, какой объявился под прозваньем комиссара?

– Дык… дык… на кой он мне, нечистый дух.

– Позовешь ли ты нечистого в свой дом?

– Оборони Бог! Хоть Меланью спросите, тятенька! Вечером наказал ей: как заявится оборотень, чтоб воплем изгнала его и чрез порог не пускала.

Старик воздел руки к иконам:

– Слышишь ли Ты, Господи? Прозрей очи мои, дай мне силу дымом извеять нечистого, какой отринул веру нашу, попрал стезю нашу и переметнулся, яко змий, во Анчихристово войско! И пусть будет ему вечное проклятье! И пусть не зрит он детей, ни своих костей, ни крови своей. И пусть не будет земля ему землею, а камнем, и не возлежать ему на сем камне, не стоять, не ходить, а в геенну огненну ввергнутым быть. Аминь!

– Аминь! – громко сказал чужой человек.

– Аминь, – подвыл Филя со страху. Как-никак Тимоха-то хоть и оборотень, а зла большого не внес в дом…

Некоторое время лохматый старик молился молча, как и человек в борчатке, потом спросил у сына:

– Молился ли ты, не отринувший праведную веру тополевую, чтоб отец твой, духовник твой, возвернулся в дом сей и был хозяином?

Вот так ловушка! Не к тому ли тятенька и затеял всю эту всенощную молитву, чтоб лишить хозяйства Филимона Прокопьевича?

– Сказывай!

– Неможно то, – трудно вывернул Филя, подымаясь с колен: не перед образами же делить хозяйство. – Неможно то, тятенька. Как была промеж нас драка за то паскудство…

– Паскудство, гришь? – Отец поднялся, словно коршун с камня. – Драка, гришь? За ту драку, нетопырь, кишки с тебя выну и свиньям кину! Святой Ананий поможет в том, – ткнул в сторону человека в борчатке.

У Фили даже зарябило в глазах: в моленной святой Ананий! Шутка ли! Не в рубище пустынника или окутанный в облако, каким его видели будто старухи, а в черной борчатке с перехватом у пояса, и голова черная; волосы на голове не длинные, как у святых на иконах. Но ведь сказано же – святой Ананий!

– Осподи помилуй! – перекрестился Филя.