ХМАРА

 "Я убью русских трижды, нет, четырежды. Я умоюсь их кровью. Я порежу всех их на мелкие кусочки и разбросаю по лесу. Их тела будут пожирать шакалы и дикие свиньи, - презрительная ухмылка Хайлулы стала ещё шире. - А этого - живучего я буду резать медленно. Его поросячий визг усладит мой слух, когда я стану вытягивать из него жилы, а потом... - бандит, не в силах подыскать подходящее по его мнению изуверство, в раздумье замедлил шаг. По мучительно напряженному лбу пробежала лишняя морщинка, но она тут же разгладилась, а на губах вновь заиграла довольная улыбка. - Этого русского я, как и прочих, порублю на куски и скормлю свиньям , русским свиньям. Из его мяса сварят плов, которым я накормлю паршивых рабов. Ха, ха, - главарь так же мысленно рассмеялся. Живя как зверь, уже сам став почти зверем, он привык все делать молча. Молча сам с собой вести беседы, молча убивать, молча молиться. Он молчал и неторопливо приближался к истекающему кровью русскому, а мысли его текли дальше. - Уже вечером мы будем дома. Сегодня я отдохну, а завтра... Завтра убью Араба. Я не потерплю у себя в отряде трусов. А я сегодня видел, как он трясся от страха, как кланялся вражеским пулям и никак не мог дрожащими пальцами сменить магазин. Ненавижу! И Карима тоже убью. -Хайлула косо посмотрел на своего, идущего чуть поодаль, заместителя. - Надоел, стал дерзким, пытается спорить, грубит". - Всё больше и больше распаляясь, главарь банды, наконец-то, поравнялся с распластанным на земле тихо стонущим русским и остановился. Затем, нарочно ступив левой ногой в сгусток растекшейся по камням крови и глядя, как изливается во все стороны красно-бурая масса, правой сделал шаг вперёд и, вертя в руках остро отточенное оружие, наклонился над раненным...

 Радость от предвкушения чужой агонии уже отразилась на обветренном лице бандита, когда он внезапно почувствовал, как произошло нечто непонятное. Его вдруг с неудержимой силой потянуло и закружило, словно в речном водовороте, утягивая куда-то вперёд и вниз, заполняя сознание мельканием света и теней. Через мгновение Хайлула погрузился во тьму и перестал видеть.

 -Аллах, что это? Что это, Аллах? - испуганно воскликнул он, едва его тело заволокло липким серо-чёрным туманом. Но вопрос, прозвучавший во внезапно заполнившей всё тишине, канул во мрак и остался без ответа. Хайлула застыл, со страхом, но привычно прислушиваясь, принюхиваясь, вглядываясь или, точнее, впитывая в себя окружающее пространство. И не почувствовал ничего: ни шороха, ни звука. Затем судорожно вздрагивающий нос уловил запах каких-то трав. Хайлула вздрогнул и полной грудью, с лёгким сопением, втянул в себя неведомый аромат. Его голова тут же закружилась от внезапно нахлынувшего разнообразия запахов: смеси цветов, листвы, трав, еще по- дневному отдающей тепло земли и какой-то особенно приятной свежести, едва ощутимо коснувшейся его лица. Хайлула пошатнулся, сделал шаг вперёд и неожиданно для себя понял, что стоит на земле. Густой, вязкий сумрак, окружавший боевика, исчез. Но он всё ещё ничего не видел и скорее почувствовал, чем разглядел, что по-прежнему находится в лесу. Только вокруг почему-то царила ночь.

 -Я был без сознания?- вопросил у неба главарь банды и снова вопрос остался без ответа. - Я ранен? - он осторожно ощупал своё тело: руки, ноги, грудь, спину.

 -Если я ранен, то почему стою на ногах и не чувствую боли, не ощущаю своих ран? Где кровь? Где скрывающие её бинты? А может, мне всё это лишь снится? - не переставал допытываться у окружающей тишины постепенно приходящий в себя бандит. Он переступил с ноги на ногу и, оставаясь во всё той же болезненной растерянности, провёл рукой со сжатым в ней кинжалом по стволу висевшего на ремне автомата.

 -Ой, - ствол оружия оказался неимоверно горячим. "Чех"* вскрикнул от обжигающей боли и, непроизвольно тряхнув обожженной рукой, разжал пальцы, сжимавшие рукоять кинжала. Узкий, остро отточенный клинок сверкнул лезвием и, зашуршав в листве, отлетел в заросли густого, с растопыренными во все стороны ветвями, кустарника. Хайлула зло выругался. Некоторое время он дул на обожженные пальцы, пытаясь притупить боль. Затем на мгновенье застыл, словно окаменев: значение самого факта ожога, наконец, дошло до его сознания. Всё окружающее не могло быть сном.