Хлеб и соль

Один только раз Алексей загрустил. Они шли с Ларисой по улице и повстречали мужичка, какие часто идут по городу в субботний вечер. Мужичок шествовал, перекинув за плечи мешок да ружьишко. Такая вдруг зависть закипела в Алексее, что не унять ничем. Позавидовал не этому мужичку. Он не пошел бы с ним на его ненастоящую охоту. Позавидовал далекой, таежной, до последней палки в костре милой ему охотничьей жизни, которая вот уже седьмой год совершалась без него.

Алексей не мог жить без Ларисы и не мог жить больше без охоты, без тайги, без озера. Он понял это. Понял, что поедет домой. Демобилизуется и поедет: теперь, женившись, нечего ждать. А жена, что ж, поедет и жена. Куда ж она подастся без мужа? Так он понимал все эти дела.

Вот только совестно будет приехать к отцу без ребенка. Да просто нельзя. У отца тринадцать детей. Для него человек без потомства — это еще не совсем человек. А Алексею хотелось приехать к отцу достойно, справно. Он хорошо помнил, как отец спасал его от тюрьмы, как дрожали его скулы, когда сказал: «...думал сына ращу, а не вышло. Не получился из тебя человек, Алешка». Запомнилось об отце только правильное, хорошее, а обиды ушли, от них не осталось ничего.

Время было ехать. И вот тут-то началось для Алексея такое, чего не расскажешь никому, отчего проступили кости на щеках.

Год прошел с тех пор, как они поженились с Ларисой. Она была все такая же тоненькая девчонка.

— Лариса, — сказал он ей раз, — нам бы ребенка...

— Что ж ты плохо стараешься, — сказала она и засмеялась, хотя было видно, что ей не смешно. Глаза у нее были такие, как у соболя, попавшего в капкан. Алексею вдруг захотелось схватить и тряхнуть жену, как звереныша. Да скоро отошел, отмяк.

С этого дня началась для Алексея немая и нескончаемая мука. Все откладывал отъезд, все надеялся. Когда откладывать дольше стало нельзя, пошли с женой в Дом малютки, взяли себе на воспитание трехлетнюю девочку Светланку, ласковую, черноглазую, наголо стриженную.

В Карточаке пришлось ждать попутную лодку. Алексей зашел в лесхоз, договорился насчет работы. Потом сидели на берегу, сложив в кучу узлы и чемоданы, благо их было немного. Озеро щурилось на солнце, щурился и улыбался Алексей. А Лариса как-то вдруг увяла, потерялась рядом с озером. Слишком оно было большое и сияющее. Сидела, бледная, и было ей страшно и становилось все страшнее. Напугали ее все эти тысячи километров, что пришлось проехать в поезде, потом не менее долгие сотни километров, проделанные на машине, впереди маячили еще новые километры.

Подходили люди, узнавали Алексея, здоровались с ним. Все они были кряжеватые, в голенастых сапогах, в ватниках, широкоскулые и скалозубые. Глаза у них смотрели остро и цепко и ничуть, ни капельки не таяли, не восхищались Ларисиной красотой. Все они чокали и балагурили грубовато и озорно.

— Чо, девок-то таких в армии на паек выдают? — спросил один у Алексея.

— Да ты чо, — сказал другой, — это и не девка, парень. Волоса-то вон острижены под «наше вам».

Подошел охотник Галлентэй, тот самый, что принимал у Алексея волчьи шкурки семь лет назад.

— Ну что, Алексей Михайлыч, — спросил он, — в гости к отцу или как?

— Видно будет, — сказал Алексей.

— Не сможешь ты там жить. Тем более с женой. — Он оглядел внимательно Ларису. — С такой женой. Нельзя с твоим отцом жить. Дикий человек.

— Папа правильно живет. — Алексей нахмурился и отвел глаза.

Радовалась Светланка, таскала с озера камешки да букашек. «Папа, смотри, мама...» Папа смотрел, а мама нет.

...Плыли по озеру в большом карбазе, вместе с туристами. Один из них, чернявый, все смотрел на Ларису. Глаза его таяли, восхищались Ларисиной красотой. Ларису укачивали эти взгляды. Все стало в точности так, как было в городе, возле тележки с цветами. И совсем не важно было, что громоздились кругом горы, что близкие их вершины были повязаны облачками, как белыми газовыми шарфиками.

— В кого й то у вас дочка? — спросил чернявый у Алексея.

Алексей не заметил в этом вопросе подвоха, ответил простодушно:

— Не знаем. Такая уж вышла.

Не мог он сейчас думать о плохом, да и вообще не хотел думать. Хотел только смотреть, смотреть, смотреть на озеро, на горы, на самую большую гору Туулук, что уже стала видна в прозрачном воздухе, что была уже совсем близко. Там, под этой горой, — крохотный уголок человечьего жилья — заимка, пост гидрометслужбы, отец, мать, ребятишки. Семь лет прошло... Алексей мог только улыбаться.

Старый Костромин — он стал старым за эти семь лет — встретил карбаз, сказал туристам:

— Вот. Ночевать здесь будете. У меня специально навес сделан. В избу мы ночевать не пускаем, своя семья большая. Овощи на тех вон грядках можете брать. Это бесплатно. А если молоко пожелаете купить, то мы по два рубля продаем. Это уж здесь цена такая.

Определив полностью свои отношения с туристами, старик обратился к сыну и невестке.