Хьюстон, у нас проблема

Она смотрела на меня своими глазами серны и держала руку кверху, все предплечье и кофточка у нее были залиты кровью: потому что ей кто-то когда-то сказал, что надо держать порезанную конечность выше уровня сердца, и тогда кровь перестанет течь. Такую чушь могут придумать только женщины: мужик, получив удар в морду, в районе брови, а это точно выше сердца, знает, что кровь все равно будет течь, – и никто ему никогда в голову подобную хрень не вложит.

Наверно, я никогда не был так близок к панике, как тогда. А она даже не ойкнула, только побледнела. Выглядела как героиня «Ведьмы из Блэр». И она рассчитывала на меня – я ведь не мог оказаться слабаком. Я промыл ей рану спиртом, притворяясь, что на меня все это никакого особенного впечатления не производит, хотя колени у меня тряслись. Перевязал ей крепко руку. На мой взгляд, рана выглядела так, что ее надо было бы зашить, но я был в шоке. Кровь я вообще-то не люблю.

На следующий день мы поплыли в Венгожево, нашли врача, он ввел ей сыворотку противостолбнячную, чтобы она какое-нибудь свинство не схлопотала. И грести она, конечно, не могла, так что мышцы у меня в то лето были как у знатного политика Шварценеггера.

А у нее остался шрам – на память о тех журавлях, которых мы однажды все-таки высмотрели: они так гоготали, что их было слышно везде. И мы присутствовали на их брачных танцах. Это потрясающая картина! Как они прекрасно двигаются, как подпрыгивают, как вытягивают и прячут шеи, какие звуки издают!

Журавли вообще удивительные создания, очень интересные: самочка откладывает довольно быстро два яичка, и яйцами занимаются оба родителя – и журавлиха, и журавль.

В конце концов из одного яйца вылупляется малюсенький птенчик, а вот на втором еще надо бы посидеть. И знаете, что тогда происходит в маленькой журавлиной семье? Родители делят детей между собой. Каждый берет одного и выращивает его самостоятельно. Они расходятся в разные стороны: мать со своим птенцом идет в одну сторону, отец со своим – в другую. И они могут никогда в жизни больше не встретиться. Они задницами в одном гнезде не толкаются и могут посвятить все свое время воспитанию детей. Вот так у них все устроено.

Журавль – самая большая птица в Польше, хотя и весит на целый килограмм меньше лебедя (!!!), а лебеди могут до двадцати килограммов весить.

Журавли высокие, стройные, красивые. Сейчас их больше стало, а ведь были на грани исчезновения.

* * *

– О чем ты думаешь?

– Прости, я не слышал последнее предложение, просто любовался твоими ноготками.

С матерью работает – и с ней может сработать.

Конечно.

Она улыбается, поднимает руку и игриво машет своими пальчиками.

Прошлое ведь не вернешь. Я могу встречаться с другими женщинами, раз меня бросили! Что же мне теперь, до конца жизни соблюдать целибат?

– Ты меня слушаешь?

Как звучало ее последнее предложение? «Я думала, что ничего хорошего меня впереди уже не ждет…»

– Нельзя думать, что ничего не ждет, у тебя вся жизнь впереди, – говорю я и убираю свою руку из-под ее ладони – потому что не очень-то представляю, что с ней делать. Тянусь за бокалом, делаю глоток.

Да, эти годы совместного проживания с Мартой вывели меня в тираж.

– С тобой так здорово разговаривать.

О, это точно. Достаточно просто не перебивать и не отвечать – и прослывешь гениальным собеседником.

– Что ж, мне, наверно, надо идти… – Мальвина смотрит на часы, а мне по какой-то непонятной причине уже тоже не хочется продолжать это свидание.

Милая девушка, и время еще детское. Но что-то неуловимо изменилось – и я не очень понимаю, что именно.

Целый вечер коту под хвост.

– Конечно. Дай мне свой телефон. – Я вынимаю мобильник и записываю номер, который она мне диктует.

Обязательно позвоню.

Обязательно.

К черту такие вечера. Лучше бы футбол посмотрел.

– Позвоню на неделе, – обещаю я, машу официанту, плачу, ведь в баре всегда платит мужчина, а если у него денег не хватает – так пусть он тогда идет с девушкой в парк кормить уток. Хорошо, что у меня есть деньги.

Мальвина улыбается, мы встаем, целуем друга друга в щечки.

– До свидания!

– До свидания! – говорю я совершенно не своим, слишком бархатным голосом разочарованного в жизни брутала.

А на самом деле я вовсе не разочарован – просто она мне не слишком понравилась. Пятьдесят злотых на ветер.

* * *

Разумеется, я ей не позвонил.

Ты же знаешь, я никогда…

Меня будит звонок телефона. Уже тринадцать двадцать. Вот черт! Звонит мать, чтобы я наконец все-таки приехал на обед. Она уверена, что теперь, когда я один, я умираю от недоедания.

На обеде будет ее подруга с мужем и пан Страшевский – ее партнеры по еженедельному бриджу. Все это она говорит в одно предложение.

А я не хочу.

– Мама… – начинаю я решительно, но она с укором спрашивает:

– Ты что, спал, милый?!

– Да ты что! – вру я ей прямо в глаза, то есть в телефонную трубку.

– Боже, значит, ты опять простудился! У тебя такой голос! Ты вообще такой странный, милый, такой слабенький – прямо как твой отец. И вообще о себе не заботишься, совсем, мальчик мой. Абсолютно! Ты же знаешь, я никогда не настаиваю, но сегодня…