Хьюи

(Продолжает рассказывать.) И что бы ты думал случилось назавтра? Провалиться мне, если назавтра вечером Хьюи не выуживает из брючного кармана два доллара и не сует мне. «Вот,—говорит,—запиши на ту лошадь, на которую сам будешь завтра ставить». Я разозлился. «Дудки,—говорю,—если ты намерен валять дурака и играть на скачках, я тебе в этом деле не помощник». (Криво усмехается.) Ну, не смешно ли? Это я-то, который всю жизнь заманивал побасенками простофиль, чтобы делали ставки! «Ты откуда вытащил эти два доллара?—я у него спрашиваю.—У женушки из кошелька, да? И что ж ты ей споешь, если проиграешь? Да она об тебя всю мебель переломает».—«Нет,—отвечает.—Она просто заплачет».—«Еще того хуже,—говорю.—Против этого рэкета у мужчин нет приема. У меня на руках одна цыпочка как-то затеяла плакать в ресторане при всем честном народе, так пришлось посулить ей обручальное кольцо с брильянтом, чтобы привести немного в чувство». Ну, так ли, эдак ли, но Хьюи утром отнес те два доллара домой, потихоньку засунул обратно женушке в кошелек, и тем дело кончилось. (Горько.) Получается, что я по благотворительным делам любому бойскауту дам фору. Об одном вот я тебе рассказал. Жаль, остальных не припомню. (Увлекся воспоминаниями и не замечает, что мысли НОЧНОГО ПОРТЬЕ опять витают на улице, оставив его единоличным стражем гостиницы.) Я, знаешь, как первый раз увидел Хьюи, сразу понял, что он губошлеп губошлепом. Я в тот вечер прикатил из Тиа-Хуаны, отхватил там приличный куш, денег было — засыпься. Всю дорогу ехал в салон-вагоне, и притом не один. Там, в поезде, подцепил киношную блондиночку, я тогда был везучий. Каждую зиму садился и ехал на юг, куда лошади, туда и я за ними. Теперь уж не езжу. Надоело таскаться. И того везения уже нет... (Прикусывает язык.) В тот раз, о котором я тебе рассказываю, вхожу я вот сюда же и вижу: за стойкой новый ночной портье, ну и, пока оформлялся в номер люкс для новобрачных, сам с собой заключаю пари, что он отродясь ничего другого и не видел, всю жизнь ночным портье просидел. Угадал, конечно. Сначала-то он помалкивал. Не то чтобы опасался лишнее сболтнуть, а просто вроде как считал, что интересного про себя рассказывать ему нечего. Но потом привык, что я всегда вваливаюсь последним и обязательно остановлюсь с ним, перекинусь шуткой, наболтаю с три короба, какая у меня в тот день была необыкновенная удача, ну, он и разговорился, стали мы друзья. Родом он был из захолустья, из одного заштатного городишка на севере. Кончил колледж, пытал удачу на разных работах, но всюду без толку, пока не поступил у себя там в гостиницу ночным портье. И ко двору пришелся. Только он все равно вроде как был недоволен. Не нравилось ему сидеть за конторкой да заполнять бумажки, его же там все знали. Прочел где-то—в «Журнале для простофиль», наверно,—что стоит только приехать в Большой город, и Папаша Успех собственной персоной будет ждать тебя на Центральном вокзале с ключами от города на блюде. Надо же такую лажу придумать! Я и то когда-то в нее верил, а уж меня простофилей никто не назовет. Ну, он в один прекрасный день сорвался с места и прибыл сюда, но только и сумел, что устроиться все тем же ночным портье. А потом еще влюбился—вернее сказать, выдумал себе какую-то любовь—и женился. В метро с ней познакомился. Поезд вдруг затормозил, и ее швырнуло прямо к нему, он ее обнял, ну и разговорились. Тут ему, дурню, и конец пришел. Она служила продавщицей в каком-то вонючем универмаге, и ей уже до чертиков надоело целый день топтаться на работе, да еще потом на ногах всю дорогу домой в Бруклин. Так что, как я понимаю,—зная Хьюи и женский пол,—она сама и предложение сделала, и сама же сказала «да», и они поженились, а после этого где уж ему было уходить из ночных портье, пусть бы и было куда. (Помолчав.) Ты, наверно, думаешь, я несправедливо о ней говорю. Может быть, не знаю. Она тоже ко мне была несправедлива. Забрала в голову, что я оказываю на Хьюи дурное влияние, на том и стояла. Да за Хьюи небось-то какая получше и не пошла бы. Бабешки его не жаловали. Один раз Хьюи притащил меня к себе на квартиру обедать, так у них друг возле друга вид был вроде бы как и ничего, счастливый. Ну, не счастливый, может быть, а довольный. Или нет, это тоже чересчур. Вернее всего сказать—безропотный. Они словно прощали друг другу: «Чего, мол, еще и ждать от жизни-то?» (Ни с того ни с сего вдруг спрашивает НОЧНОГО ПОРТЬЕ презрительно, хотя и не без дружелюбия.) Ты вот со своей хозяйкой как ладишь, брат, ничего?

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (его внимание поглощено удаляющимися шагами участкового полицейского, марширующего в ту сторону, откуда должна вырваться на волю долгожданная заря. «Хоть бы он затеял когда-нибудь перестрелку с вооруженным грабителем! Сколько я ночей пережил, и ни разу ничего необыкновенного не случилось». Заикаясь, ощупью пробирается по отзвукам последней реплики ЭРИ). Я... то есть, э-э-э... с моей женой? По-моему, ничего вроде.

ЭРИ (возмущенно). Ты, брат, может, таблетки какие глотаешь? Гляди, одуреешь совсем.