Херувим

– Когда я попал в крытку, мне очень хотелось умереть. Я бы наверняка себя как-нибудь кончил, однако это было не просто. Это было недоступной роскошью, как поездка за границу при Сталине или как любовь с голливудской звездой. Понимаешь, Герасимов, когда ты ни на секунду не можешь остаться один, трудно себя убить. Некоторые пытались, но у нас был очень умный и хитрый кум. Попытки самоубийства, как правило, предупреждались, а если все-таки кому-то удавалось повеситься или полоснуть по венам заточкой, то спасали. И потом приходилось очень, очень жалеть. Там умеют заставить каяться, поверь мне, Герасимов, умеют. А смерть остается сладкой заветной мечтой. Вот у тебя, Стас, есть мечта? – Мультик обнял его за плечи и придвинулся к нему совсем близко. – Молчишь? Ну попробуй подумай, чего тебе сейчас хочется больше всего на свете?

«Чтобы тебя, Мультик, не было нигде и никогда!» – отрешенно подумал Стас и почувствовал на щеке теплое спокойное дыхание Юры Михеева. От него не пахло ни перегаром, ни болезнью, ни грязью. От него вообще ничем не пахло, словно он был призраком. У Стаса сильно кружилась голова, его тошнило. Он беспомощно хлопал глазами и опомнился только тогда, когда Херувим убрал руку с его плеча и отодвинулся.

– Потеешь ты сильно, Герасимов, – произнес он, брезгливо вытирая ладонь о свои трикотажные штаны, – вон, свитер у тебя насквозь мокрый. Знаешь, я думаю, очень скоро твоему приятелю смерть покажется недоступной роскошью. Он захочет ее, как самую прекрасную женщину на свете, он будет думать только о ней. Привстань-ка.

Стас послушно поднялся. Мультик скинул тапки, улегся на тахту, свернулся калачиком, положил руки под щеку.

– Слышь, Стас, там в прихожей ватничек висит, ты накрой меня, знобит что-то.

Стас на свинцовых ногах поплелся выполнять просьбу, снял с вешалки ватник, накрыл Мультика. Наклонившись, он услышал сонное бормотание:

– Иди домой, Герасимов. Устал я от тебя. Видишь, какой я весь насквозь больной, к едрене фене… А у приятеля твоего есть способ вылезти из странного дерьма. Есть один хороший способ, очень надежный. Веревочка да мыла кусок…

Глава четырнадцатая

– Мама, проснись, ну мамочка!

Юля открыла глаза и увидела над собой лицо Шуры.

– Который час? – спросила она, потягиваясь.

– Половина одиннадцатого.

– Ты почему не в школе?

– Ты что, мам? Сегодня суббота! Давай вставай, хотя бы раз в жизни позавтракаем вместе. Ты в котором часу приехала вчера?

– Кажется, в пять, – Юля села на кровати и погладила дочь по волосам, – Шурище, маленькая моя, солнышко, я так соскучилась по тебе.

– Я по тебе тоже, мамочка, – хмуро кивнула Шура, – иди в душ.

– Все, иду. А где Вика?

– В клинике. Тебя ждет, – ответила Шура и вышла.

Конечно, никакой сотрудницы Райского в свой дом Юля не пустила. С Шурой она попросила пожить верную надежную медсестру Вику. Это был самый лучший вариант. Вика была девушкой свободной, одинокой, и ей ничего не стоило переехать на недельку к Юлии Николаевне. К тому же с Шурой они отлично ладили, разница в возрасте у них была всего десять лет. Веселая, энергичная Вика замечательно влияла на мрачноватую, сложную Шуру. Вместе с ней Шура бегала по утрам, ела на завтрак овсянку с фруктами и орехами, пила свежевыжатый апельсиновый сок и биокефир, без всякого нытья и возражений приводила в порядок не только свой письменный стол, но и всю квартиру.

Выйдя из душа, Юля услышала рев соковыжималки и увидела на кухонном столе две миски с овсянкой.

– Мам, когда это кончится? – спросила Шура, разливая по стаканам сок.

– Скоро, солнышко. Уже скоро.

– Отец звонил. Я сказала, ты в командировке. Он просился в гости, я не пустила.

– Почему?

– Ну что ты задаешь дурацкие вопросы? – Шура выпятила губу, дунула, и длинная челка взлетела вверх, как птичье крыло. – Мы ведь это уже проходили. Сначала он будет скромно сидеть на краешке стула и смотреть на меня умоляющими глазами, потом начнет с театральным пафосом рассказывать, какой он хороший и какая ты плохая.

– Ничего, могла бы и потерпеть, – заметила Юля.

– Зачем? – Шура с аппетитом принялась за овсянку. – Жалко, грецкие орехи кончились. С ними еще вкусней. Мам, а тебя там кормят хотя бы?

– На убой, – кивнула Юля.

– По тебе не заметно, чтобы на убой. Ты похудела.

– Это от тоски по дому, – улыбнулась Юля. – Слушай, тебе его совсем не жалко?

– Кого? Папашку моего? – Шура со звоном отложила ложку и фальшиво расхохоталась. – Ой, мамочка, я умираю! Нам вот с тобой больше поговорить совершенно не о чем, да?

– Ты мне только ответь – совсем не жалко? И мы сразу сменим тему, хорошо?

– Нет, мамочка. Мне его не жалко ни капельки. Я, в отличие от тебя, не считаю его несчастным и больным. Если он и свихнулся слегка, то исключительно по собственной инициативе. Он не мог пережить, что ты талантливее его, что ты больше зарабатываешь, что ты сильная, красивая, самостоятельная.

– Перестань. Он тоже далеко не бездарь и не урод, – поморщилась Юля, – просто его так воспитали с детства, ему внушили, что настоящая женщина должна сидеть дома и полностью зависеть от мужа.