Херцбрудер

Ну и вот завтра. Холодно ужасно, просто ужасно. Снова пошел снег, хотя вчера он уже почти весь растаял. Подожди... Какую-то гадость он сказал вчера... А, про бидэ... Да, интересно — все, созданное Богом, для нас людей реально, хотя мы не можем судить объективно, что представляет собой наш всамделишный мир. Это все дело художника, это Его проблемы, лишь бы покупатель нашелся, а я не покупатель... Зато ты коллекционер.

...И — можешь смеяться — я ступила на порог собственной выставки, дрожащая, под колокольный звон.

— Что, сегодня Пасха? — спросила я у смотрительницы.

Она меня вот так вот смерила взглядом.

— Великий четверток.

— Меня никто не спрашивал?

— Спрашивал. Вон сидит.

— Вы ко мне?

— Guten Tag. Здравствуйте.

— Guten Tag, mein Herr. Что вам угодно? Только я плохо понимаю по-немецки.

— Тогда я буду говорить по-русски.

— Будьте любезны. Итак, я вас слушаю.

— Я хотел купить, покупать, потом я хотел ждать вас, чтобы посмотреть...

— Вы хотите вместе со мной посмотреть картины?

— Нет... Посмотреть вас.

Толстый, любящий ужасно пиво немецкий Herr.

— Я хотел спрашивать, почему вы женщина, русская...почему здесь есть так много говна?

— Где — здесь?

— В ваших картинах. Почему русские так любят свое говно?

— А вы серьезно думаете, что я могу ответить на этот вопрос?

— Я хотел посмотреть вас, я хотел писать портрет...

— Вы художник?

— Нет, я дилетант. Но я пишу картины.

— Очень мило.

— Но я не знал, что вы красивая, я думал, что урод. Вы немножко диссидентка?

— Фу. Я красивая женщина, mein Herr.

— Да, я вижу. Но я не знал. Я не знал, что красивой женщине надо столько говна. Посмотрите. Это порнография.

— Это автопортрет.

— Вы себя не любите?

— Люблю.

Ах, Herr немецкий, знал бы ты, как я себя люблю, а у вас ведь тоже, небось, свое дерьмо не очень-то вонючее.

— Я работаю в стиле экспрессионизм. В моих картинах, да, тоже есть порнография и говно. Но я вас хотел спрашивать, почему...

— Почему, почему... Да потому, что сентиментальность есть большой грех и удовольствие для фашистов. Вам ясно?

— Не ясно.

— В таком случае, я ничем не могу вам помочь.

— Но в моих картинах есть красота, а в ваших есть только говно.

— Хватит! Не стоит так часто повторять это слово. Не знаю, как в немецком, а в русском языке это неприличное слово.

— Да, вам надо прилично? А ваш автопортрет?

— Слушайте, я бы уж давно ответила на этот вопрос, если б знала, как.

— Вы женщина.

— Мне это известно.

— Может быть, вы считаете, что это модно, это авангард?

— Ну какой, к черту, авангард? В армии бывает авангард, а в искусстве это навоз, удобрение.

— Вы?

— Я, да, я из тех, кто раньше других в темноте стукнулся лбом об стенку и обделался от страха.

— Вы так не волнуйтесь. Разве нет выхода?

— Какой еще выход, если стенка. Да ради Бога, оглянитесь, какая прекрасная ретроспектива открывается взору немецкого романтика и русской бабы. Вернемся, а? Там цветочки... И там мы сто раз были, и здесь сто раз были, причем тут и там оставались одинаково наивными. Где зад, где перед, а?

— Я не хорошо понимаю, вы говорите быстро.

— Зато я все очень хорошо понимаю. Что такое это все? Развлекуха. Идите! Идите к своим авангардистам, диссидентам, покупайте у них картинки, а меня оставьте пожалуйста в покое. Идите, они ответят на все ваши вопросы, они твердо знают, что говно прогрессивней цветуечков, а я не знаю. Нравятся мои работы — смотрите, не нравятся — убирайтесь в свою Германию, Америку или куда пожелаете, только прихватите с собой в качестве русского сувенира побольше авангардных картинок — все!

— Почему вы кричите? Я вас обидел?

— Вы мне всю душу вымотали!

— Как?

— Мы тут провинциалы, такие умные обезьяны с надломленными хвостиками — вот-вот отвалятся, и мы станем такими же, как вы, и в этом наша обезьянья радость. Но что же вы ко мне-то пристали, а? Мне что ли заниматься спасением России? Столько умных мужиков показали себя на этом поприще полными идиотами, так вы ко мне пришли?

— Я плохо понимаю. Вы говорите не для меня.

— Совершенно верно. Очень мне нужно. Идите к черту!

Тут немец рассмеялся.

— Вы сегодня пили вино? Я никогда не слышал, чтобы в России так говорили с иностранцами.

— А вам нравится? Тогда купите, купите у меня картинку на память... Да нет, я вам подарю! Какая самая противная? Забирайте и проваливайте.

— А разве можно взять картину с выставки?

— Это мое дело. Я как-нибудь улажу, только чтобы вашего немецкого духу тут больше не было.

— Я плохо понимаю. Только я всегда думал, что женщины — последний оплот морали, и они есть красота и тайна.

— Грязный фашист! Если ты не исчезнешь отсюда через секунду, я позвоню куда следует и скажу, что здесь германский шпион.

— Я только... Я хотел сказать — будьте моей женой.

— Что?!

— Нет, не отвечайте, я приду еще. Вот моя карточка. Auf Wedersehen.

— Чао!

Да, дорогой, позабавила я этого немца в Великий четверг накануне Страстной пятницы. Ты обрати внимание, как мило отождествились в нашей беседе дерьмо с искусством вообще.

Я подошла к тому автопортрету и потерлась носом о свою нарисованную руку. Потом обернулась. Ну конечно же, попик был уже здесь.

— А, попик...