Хемлок, или яды

Есть что-то бесконечно трогательное, как Х. слушает, подавая вам руку - или хватаясь, цепляясь, впиваясь в вашу руку, - что-то берущее за душу в затуманенном грустью взоре больших серых глаз. И есть что-то бесконечно отвратительное в том, как X. обмазывает все слюной и пережеванной пищей, пачкается, с грохотом падает на мебель, разбивает драгоценные вещи. Каждый день Хемлок желает X. смерти, прекрасно сознавая, как горько будет оплакивать утрату. Самое ужасное, что мы всегда получаем то, чего так сильно хотели до тех пор, пока не получили, но еще ужаснее - во сто крат сильнее любить то, что ты желал потерять. В детстве у Хемлок был большой бумажный змей, порванный золотой дракон, который ветер однажды незаметно вырвал у нее из рук: внезапно веревка выскользнула из пальцев, и змей повис в вышине, в сиреневом небе без единой птицы, в сиреневом море без единого корабля, змей даже не улетал, но был недосягаем, улетел безвозвратно, навсегда, все еще оставаясь здесь, - неподвижный, желтый, прекрасный. Когда Хемлок бежала по гальке и тихо плакала, она любила змей за то, что потеряла его, любила, как любят лишь мертвых. Сладострастие самого отчаяния...

Порой Х. говорит, что хочет умереть, но если душа Х. и желает этого, тело, видимо, еще упрямится.

Хемлок так и подмывает ответить: «Ладно, ты же знаешь, где она стоит?..» В шкафчике ванной есть плотно закрытая бутылка из рыжего стекла - блестящая колонночка, напоминающая кухонную новинку или одну из тех игрушек для взрослых, что раздаются абсолютно бесплатно. Вместо аккуратно рассчитанной смертельной дозы в бутылке мог бы поместиться металлический серпантин, вращающиеся сферы, всякие складные штучки. Дверь или ключ. X. говорит, что хочет, но ничего не предпринимает, в полном сознании наблюдает за собственной деградацией, словно смотрит спектакль, шатается в долгой пытке собственных головокружений, падений, унижений, лишь усугубляемой прогрессирующей атрофией коры головного мозга.