Хеллсинг: моя земля

Это я все к тому, что нынешняя ситуация очень напоминала то, что происходило у нас тогда. Прямо на глазах, все медленно, но неумолимо скатывалось в какой-то тупой, беспросветный ужас, становясь хуже с каждой секундой, а я — я ничего не могла сделать. А самое плохое было то, что и лысый Фергюсон, и даже нервный, дерганый Пип, смоливший самокрутки одна за другой, смотрели на меня в полной уверенности, что я отлично знаю, как решить возникшую перед нами проблему.

Ну, вы помните, наверное — сошедшую с ума мою бывшую напарницу, Владу, которая вдруг решила, что для полного счастья ей необходимо убить несколько тысяч человек.

А я на самом деле ничего не знала. Метнуться за Владой? Остаться и вызвать подкрепление? Вернуться на базу? Связаться с Алукардом? Черт! От бессилия хотелось плакать.

Так, стоп, дорогая Мария. Или Виктория? Неважно. Тебя за что ценили ребята из родного взвода? За умение не паниковать в напряженных ситуациях. Было такое? Было, ты даже в своих резюме, разосланных по зарубежным университетам, это писала. Высокая сопротивляемость стрессу и умение принимать взвешенные решения — твой нынешний козырь, Мария Скорикова, позывной «Лиса». Отставить панику.

Принимай решение.

Решение принято.

— Капитан, оставь два-три человека здесь, для контроля упырей, их уже совсем мало. Фергюсон, тоже оставайся, будешь резервом и нашим средством эвакуации. А мы с Пипом и остальными сейчас прогуляемся по направлению движения… объекта.

А не проявит ли капитан Бернадотте снова свой сволочной характер, не откажется ли подчиняться? Если у него остались какие-то претензии ко мне, сейчас самое время.

Но капитан молодец. Умеет отделять важное от второстепенного — коротко кивает, ныряет в кузов и буквально через несколько секунд возвращается, уже весь обвешанный оружием, раздав необходимые указания. Шумно выдыхает перебитым в неведомой драке носом.

— Ну что, веди… куколка.

Улицы Белгравии словно бы вымерли. Мы прибыли сюда еще засветло, когда свет в окнах еще не горел. А потом, то ли из страха, то ли по более очевидной причине, зажигать его почти никто не стал. Мы идем по пустынным, узким улочкам, словно петляем по декорациям фильма о Темных Веках. Фонари тоже не горят, это уже, наверное, «Хеллсинг» постарался — нечего облегчать всяким ненужным гражданам возможность наблюдения за происходящим с воздуха.

В воздухе холодным липким ожиданием разлит страх.

А на каменных плитах тротуаров разлита кровь. Много крови. Пить Владе, видимо, уже не хотелось. Некуда было.

«Смотрите: кровь течет по мостовым».

Смазанные потеки и брызги на припаркованных машинах, обрывки ткани на металлической ограде, могильная тишина, окутавшая крепкие особняки из красного, серого, желтого кирпича и белого камня. Голые деревья в нарядных кадках, похожие на случайных свидетелей убийства, замерли без движения.

И сваленные в кучи на перекрестках черные пакеты с мусором. И застывшие в плохих, изломанных позах тела людей на мостовой. В палисадниках, у домов, в канавах, в разбитых окнах, у фонарей. Оторванные руки, распахнутые рты, лужи черной в наваливающейся темноте крови. На улице звучат только наши шаги, да прерывистое дыхание «диких гусей». В остальном вокруг стоит полная тишина. Ни ветерка. Ни звука.

Ни шороха.

Где-то далеко, за шесть кварталов, со скрипом открывается дверь. В нормальной ситуации я ее вообще бы не услышала, но тут все было, как вы уже наверняка догадались, напрочь ненормальным. Это было похоже на насмешливое приглашение. Или на четкое указание своего присутствия. Эх, Владка, что же ты с собой сделала…

А вот и она. Моя подруга. Мой враг.

Половина лица испачкана, одежда кое-где порвана, с рук капает черное, жидкое, но правая, изуродованная, сторона все так же кривится в довольной усмешке.

— Триста четырнадцать. Число «пи». Люблю свою работу! — громко говорит Влада. Голос у нее изменился — стал глубже и грубее. А может, это мне кажется. Мир вокруг оплывает и течет. Темные тени вырастают из дверных проемов пустых и черных домов. На улице ни одного упыря. Легкий снежок продолжает кружиться в воздухе, тихо и невесомо опускаясь на грязную мостовую. Где-то за спиной все еще потрескивает угасающий, бесполезный огонь.

— Мне придется тебя остановить, как нарушившую принципы работы организации «Хеллсинг», — говорю в ответ я. Меня трясет. Это все Виктория, слабачка. Впечатлительная натура, и тело мне в наследство оставила никуда не годное.

— Что, серьезно? — удивляется Влада. Глаза у нее мерцают. По крайней мере, мне так кажется, да и Пип как-то странно моргает и трясет головой. — Это по какому такому приказу?

— Это по велению сердца, — отрезаю я. Алукард бы одобрил.

Влада гротескно хмурится. Левая половина ее лица, белая и неподвижная, неожиданно сморщивается.

— Как же так можно, дорогая? — мягко упрекает она меня. — Ты же знаешь, мы люди военные, живем по уставу. А там ничего про сердце нет.

Она опускает руку, в ней что-то поблескивает. Нож. Армейский британский штык-нож для штурмовой винтовки L85. Влада перехватывает мой взгляд.