Хейсар

— Может, хватит? — возмутилась я. — Ты — половинка, ниспосланная мне Богами! Поэтому ухаживать за тобой буду только я. Ясно?

Он мрачно поскреб ногтями шрам на щеке и попробовал еще раз:

— Мэй, ты — баронесса! Хочешь ухаживать — сиди рядом, корми, пои отварами, перевязывай раны, в конце концов…

— …а выносить за тобой плашки позволить какой-нибудь там Ратке? — язвительно поинтересовалась я. Потом вспомнила наглое заявление розы «я — женщина Крома» и почувствовала, что меня захлестывает мутная волна ревности: — Даже не мечтай!!!

Догадавшись, чем вызвана моя вспышка, Меченый нахмурился:

— Мне не нужна никакая Ратка! Отказаться от дара Тарваза я не мог, поэтому просто уступил ей свою комнату…

— А откуда взялись синяки на ее груди и шее? — вырвалось у меня.

— Какие синяки? — удивленно спросил он. — Я к ней даже не прикасался!

У меня закружилась голова от безумного, ни с чем не сравнимого счастья: он не лгал! Совершенно точно!!!

Я потянулась к его руке, наткнулась на плашку и наконец вспомнила, зачем я его разбудила:

— Что ж, раз Ратка отпадает, значит, у тебя остаюсь только я…

Видимо, приперло его здорово, так как он заставил себя смириться:

— Может, хотя бы отвернешься?

Я кивнула, эдак с минуту потаращилась в огонь, потом услышала скрип кровати, обернулась, увидела, что Кром, свесившись с кровати, пытается поставить ночную вазу на пол, и рявкнула на весь сарти:

— Ляг на место, раны откроются!

Поставил. Лег. Уголком одеяла вытер со лба пот и виновато вздохнул:

— Прости…

Накрыв плашку заранее приготовленной крышкой, я отнесла ее к двери, вернулась обратно, сорвала с Крома одеяло и принялась придирчиво осматривать повязки.

Кром торопливо прикрыл чресла ладонью и возмущенно уставился на меня:

— Мэй, ты что творишь?!

— Ты! Будешь! Лежать! Пока! Я! Тебе! Не! Разрешу! — выделяя каждое слово интонацией, отчеканила я. — Ясно?!

— Мэй, ты — девушка, а я — мужчина!!!

— Ты мужчина, которого я люблю… — перебила его я, осторожно размотала повязку, на которой появилось алое пятнышко, и угрюмо уставилась Крому в глаза: — Опять кровит! Ну что же ты наделал?!

…Минут через сорок, когда раны были обработаны и перевязаны, пот — смыт, а белье перестелено, я подошла к очагу, сняла с крюка исходящий паром котел с дашти[203], отволокла его к столу, кое-как наполнила варевом здоровенную кружку и протянула ее Крому.

Он сделал глоток и аж застонал от удовольствия:

— Вкусно…

Я улыбнулась и ласково погладила его по бедру:

— Пей сколько влезет — его тут полведра, если не больше…

Выпил. В считанные мгновения. Потом увидел, что я взяла с тарелки кусочек разваренного рубца, и слабо улыбнулся:

— А теперь ты будешь кормить меня с рук?

— Угу…

— Твои женихи удавятся на собственных поясах…

— Какие женихи? О чем ты? — притворно удивилась я, вытирая ему губы рушником.

— Унгар Ночная Тишь, Намор Медвежья Лапа и Итлар Сокол… — перечислил Меченый.

Его голос вдруг плеснул такой горечью, что шутить мне тут же расхотелось:

— Ты спас детей Ваги… Дальше продолжать?

В глазах Крома появилось удивление. За ним — понимание, безумная радость и… отчаяние, от которого меня затрясло:

— Так вот что это были за свертки…

— Да, ты закончил свой Путь… — кивнула я. — Значит, должен вернуться в храм Двуликого. А я обязана разделить твою судьбу…

…Следующие минут пять он не ел, а давился. И мрачно смотрел сквозь меня. Я не мешала — молча протягивала ему кусок за куском, давала запивать мясо отваром змеелиста, иногда вытирала жирные губы уголком рушника и ждала, пока он смирится с неизбежностью моего ухода и наконец поймет, что последние дни нашей жизни мы сможем быть одним целым.

Смириться — смирился. Ибо в какой-то момент перестал жевать и повторил слова, которые я сказала ему по дороге в Шаргайл:

— Они над нами издеваются…

А вот понять — не понял: вместо того чтобы обрадоваться тому, что я буду принадлежать только ему, испугался за мою жизнь:

— Я не хочу, чтобы ты уходила…

От безумного, всепоглощающего отчаяния, прозвучавшего в его словах, у меня пересохло во рту и бешено заколотилось сердце. Я тут же пересела к нему на кровать, придвинулась поближе, а потом положила его левую руку к себе на бедро.

Первые пару мгновений после того, почувствовав ладонью мою ногу, он сходил с ума от ощущений и толком меня не слышал. Поэтому понял, что я сказала, только тогда, когда я закончила говорить:

— Кром по прозвищу Меченый! Я, баронесса Мэйнария д’Атерн, вверяю тебе свою честь, свою душу и свое сердце. Или, как говорят в Шаргайле, отдаю тебе свое Слово, свое сердце и свою жизнь…

— Мэй!!!

— Я тебя люблю… — глядя ему в глаза, выдохнула я. — Люблю больше жизни! Поэтому буду твоей, и только твоей. До последнего вздоха…

Он закрыл глаза, сжал зубы, а я, дотянувшись до стола, вцепилась в рукоять ножа, чиркнула себя по запястью, прикоснулась губами к порезу и вскинула голову к потолку:

— Клянусь кровью своего рода! И… кровь от крови твоей, Барс!!!