Хей, Осман!

Три дня сряду Михал усердно ходил в соборную церковь, но красавицы своей не видал более. Наконец объявили, что будет вскоре представление мистерии о воскрешении святого Лазаря. Сердце Михала вновь загорелось надеждой. Он подумал, что теперь-то непременно увидит Марию! Так и вышло. Он тотчас узнал её, она одета была уже в другое одеяние, но такое же нарядное, как в прошлый раз. Она не сразу обратила внимание на Михала, потому что увлечена была зрелищем представления. Тронутый её увлечением самозабвенным, Михал также принялся внимательно смотреть и увлёкся прекрасным зрелищем. А на лестнице он шёл позади Марии, однако несколько её служанок всё же отделяло от него девушку. Не зная, что измыслить, Михал опрокинул подсвечник с погасшими свечами. Тотчас сделалась суматоха, все стеснились, столпились. Михал теперь имел возможность пробиться поближе к Марии. Он и пробился и успел сунуть в её нежные пальцы малое письмецо. И какая радость охватила душу его, когда он почуял, как пальцы тонкие девичьи сжали клочок бумаги... Михал поспешно отдалился, служанки окружили царевну... Но как же ответ?.. Вечером Михал заторопился в церковь к вечерней службе. Элтимир несколько дивился набожности родича... В церкви пробралась к Михалу девушка в одежде служанки, прошла, проскользнула мимо; и в руке Михала очутилось малое письмецо - желанный ответ! Красавица писала чётким почерком по-гречески, что и она приметила Михала, и пришёлся он по сердцу ей, однако: «...мой отец никогда не отдаст меня тебе. Я знаю, хотят отдать меня хану Ногаю, обратить в неправую веру...» Впрочем, рассказывая Осману обо всём происшедшем, Михал ничего не сказал об этих словах из письмеца дочери болгарского царя. Михал не желал таиться от Османа, но не желал и раздражать его излишне...

   - Я люблю её до потери разума, - говорил Михал Осману. — Если она не будет моей, я умру, наложу на себя руки!..

   - И попадёшь в ад, в подземье, - сказал Осман спокойно. - Экие вы, неверные, жестокие нравы ваши! А ты пошли хорошего разузнавача; надо нам знать, когда повезут к Ногаю красавицу твою. Мы ведь её отбивать будем.

Михал кинулся в ноги Осману, целовал его руки. И говорил сбивчиво:

   - Я сам, я сам разузнаю, сам... Ты прости, господин мой, прости! Я утаил, я скрыл от тебя!.. Мария называет в своём письме правую твою веру «неправой». Прости её и меня, будь милостив!..

Осман осторожно отнял руки свои от губ Михала. Говорил серьёзно и морщась:

   - Оставь, оставь. Я знаю, ты мне верный. А что написала по глупости своей детской девчонка, я о том и думать не стану. Будет она под твоей рукой, сделается умна тогда.

   - Сделается, сделается, - бормотал Михал. - А лучше твоей веры нет и не будет никогда!

   - На слове тебя ловить не стану. - Осман оставался спокоен. - А если знаешь мою веру, знаешь, какова она хороша, честна, отчего не принимаешь её?

Михал не отвечал, только лежал у ног Османа и теперь уже целовал носки его сапог. И только громким шёпотом, внезапно потеряв голос, лепетал:

   - Прости... Прости... Прости... Я верный, верный тебе! Я жену, детей в жертву дам ради тебя!..

   - Ладно, ладно. - Осман легонько толкнул Михала в подбородок носком сапога. - Посылай разузнавача, сам не езди, я так приказываю. А правую веру не принимают по принуждению!..

Спустя седмицу уже было знаемо, когда повезут Марию.

   — Время есть, — сказал Осман. — Покамест возьмём Биледжик.

Михал, к которому обращены были эти слова, широко раскрыл в удивлении глаза.

   — Ты, - обращался к нему Осман, а беседовали они вновь один на один, - ты будь истинным воином, будь гази. Сейчас ты безумствуешь по молодости, ясное дело. Отбезумствуй своё. И я бывал безумен. А потом уж гляди, сменяешь доблесть на бабьи ласки, сам на себя тогда пеняй; а я прощать не стану тебя!

И Михал с почтением, как старшему, как вождю, спокойно поцеловал Османову руку...

Михал отправил разведчика в стольный город болгарского царства Велико Тырново. А сам остался ждать. Было о чём помыслить. Но и когда помыслить? Вечерами лишь. Днями готовил дружину...

   — Собраться надо в одно трёхдневно, - приказал, как отрезал, Осман...