Хей, Осман!

Смуглые его щёки сильно-сильно покраснели. Он невольно надул щёки и они казались толстыми. Всё лицо его, искажённое его чрезвычайным смущением, сделалось смешным...

   - Не пойму я, о ком вы заговорили! - Звонко и спокойно сказала Мальхун. - Только не обо мне! А если здесь, на дворе, и сидят какие удальцы, то мне до них и дела нет!..

И вдруг Мальхун запела протяжно, и так, будто никого и не было, ни рядом, ни вокруг; будто она одна сидела здесь, и пела сама для себя, просто потому что ей хотелось вдруг петь... Эта независимость и какая-то простая горделивость девичья были милы Осману. С детства видел он в становище родном таких женщин и девушек... Сердце Османово билось в тревоге умиления невольного, накатившего внезапно... Вспомнилась невольно мать, всегда такая далёкая, всегда близкая, всегда любимая с болью; и всегда словно бы запретная для любви, потому что отец, Эртугрул, любимый сыном, не захотел любить её!..

На твоей спине рыжий плащ, лисицей отороченный, -

пела Мальхун.

Ты встал на моём пути.
В кого превратил ты меня?
В полумёртвую змею превратил ты меня...

Девушки подхватили:

Я увидела, как ты стоял на крыше дома,
Плащ на плечах развевался.
Хотела бы я знать - ты холост или женат?

Парень мой - работящий.
Руки - единственное его богатство.
Ой, боюсь я снега летом и жары зимой!..

И снова пела одна Мальхун:

Ой, сердце моё! Белые башни города.
Море пролилось, озеро разлилось.
Ой, дайте чужеземцу пристанище,
Чтобы он надежду не потерял!

Ой, сердце моё! Горы для меня раздвинулись.
У моего всадника прекрасный конь с прекрасной уздечкой.
Ой, сердце моё! Прилетел журавль из пустыни.
Возьмём мы друг друга за руки, пойдём ему навстречу!

Ой, сердце моё! Я живу далеко.
Войско моего юноши движется ко мне.
Все говорят мне: «Твой всадник идёт к тебе!»

Ой, сердце моё! Конь моего всадника серый,
На лбу - отметина, на шее - отметина.
Мой всадник и один может в битву великую вступить!..
Пусть волосы мои силком для тебя станут, мой
всадник-птица.
Пусть ветвями древесными перед тобой встанут,
мой всадник-птица.
Куда бы ты ни поехал, страдал бы по мне, мой
всадник-птица.
Куда бы ни полетел, страдал бы по мне, мой
всадник-птица.
Уходишь от меня, не забывай меня.
Яблоко из моей руки возьми, не забывай меня.
Я ухожу, ты остаёшься. Где я возьму терпение?
Всадник мой, я ухожу, не забывай меня!..[236]

Сначала Осман вслушивался в слова песни и сердце падало в бездну чёрную, летело, вырвавшись из груди на волю, оставив грудь, зияющую кровавой раной... Но ведь песня - на то она и песня, чтобы звучать для всех, чтобы всем быть родной... И все заслушались, никто и не думал смеяться над Османом, дразнить Мальхун...

Мальхун оборвала пение внезапно. Все молчали, переживая песню. Но тут вышла из дома женщина с платком на голове, лицо её было прикрыто до самых глаз.

«А! Замужние женщины всё же не показываются здесь, в Итбурну, с открытыми лицами...» - подумал Осман.

Женщина вынесла большую миску, наполненную какими-то крупными сушёными ягодами. За ней ещё две женщины, также с закрытыми лицам, принесли в больших мисках нарезанный белый малосольный сыр и оливки... Миски были поставлены так, чтобы юноши и девушки, не смешиваясь, могли дотянуться до угощения. Быстро начали протягиваться руки в рукавах пёстрых, цветных, звякали браслеты. Молодые яркие рты приоткрывались, белые зубы жевали. Все успевали гомонить, смеяться, переговариваться...