В этих рядах мелких строчек от начала и до конца не было ни слова о его чувствах и переживаниях, ничего печального и грустного, только простодушные описания ярких моментов его пятилетних странствий, только хорошие вещи, которыми он хотел поделиться.
Когда страниц стало не хватать, Мо Жань стал вкладывать дополнительные листы. Так получилась еще одна внушительная пачка писем в конце книги…
Чу Ваньнин медленно переворачивал страницы. Глаза его чуть увлажнились.
На его глазах детский размашистый и прямой почерк Мо Жаня постепенно менялся, становясь все красивее и элегантнее.
На последней странице, казалось, еще не высохли чернила, а на самой первой они уже успели выцвести.
«Письмо для моего Учителя»
Четыре слова. В каждом письме они были написаны по разному. Медленно… и одновременно очень быстро… на этих страницах дни бежали как резвые скакуны, зимы сменяли весны...
В конце ему встретился перьевой набросок птиц и цветов, подписанный вертикально по всем канонам каллиграфического стиля «железо гнет и ломает золото[131.9]».
Чу Ваньнин перевернул последнюю страницу, а затем его пальцы вновь вернулись к заглавию в четыре слова:
«Письма для моего Учителя».
Письма для моего Учителя.
Он смотрел на эту надпись, и перед глазами возникла картина: подросток Мо Жань взял в руки кисть и склонился над первым письмом. Спустя время он отложил кисть в сторону, и голову поднял уже мужчина, юные годы которого остались позади.
От первого письма до последнего, казалось, он своими глазами видел, как меняется Мо Жань от шестнадцати до двадцати двух лет. Тело вытянулось и раздалось в плечах, черты лица стали резче и мужественнее.
Но каждый день, как бы не был занят, Мо Жань садился за стол, чтобы написать ему письмо.
— Учитель!
Чу Ваньнин так увлекся, что не заметил, как показательные выступления учеников закончились. Он очнулся только когда вдруг услышал, что кто-то громко окликнул его, и, подняв голову, обнаружил, что у помоста на Платформе Шаньэ стоит взволнованный Сюэ Мэн и активно машет ему.
А рядом с ним скромно переминался высокий мужчина с широкими плечами, узкой талией и длинными ногами. После выступления на арене его спокойное лицо все еще излучало жар, выступивший на лбу пот в лучах солнца переливался и блестел как шкура гепарда.
Заметив, что Чу Ваньнин смотрит на него, он на миг оцепенел, а потом вдруг широко улыбнулся. Даже золотая заря не смогла бы затмить эту улыбку, похожую на согретый солнцем кипарис, трепещущий на теплом ветру. Страсть плескалась на дне его глаз, длинные изогнутые ресницы молили о нежности. Решительное и открытое лицо, несмотря на несколько смущенное выражение, ослепляло своей юношеской свежестью и чувственностью.
Какой же все-таки красивый парень.
Сохраняя видимое спокойствие, Чу Ваньнин сидел на возвышении и, скрестив руки на груди, с достоинством взирал на него сверху вниз. Со стороны он выглядел все таким же холодным и неприступным, и только Небесам было известно, что этот человек уже потерял душевный покой, и, сбросив шлем и латы, готов сбежать с поля боя[131.10].
Стоявший в толпе людей Мо Жань, с трудом сдерживая смех, вдруг поднял руку и указал на свою одежду, а затем на Чу Ваньнина.
— … — прищуренные глаза феникса настороженно и недоуменно уставились на него.
Мо Жань улыбнулся еще шире и, прикрыв от других губы рукой, беззвучно, но четко произнес несколько слов.
Чу Ваньнин: — ..?
Шелестели листья, дул утренний ветерок, он ничего не расслышал. Мо Жань с беспомощным видом посмотрел на него. Наконец, ухмыльнувшись одним только краем губ, он покачал головой и демонстративно коснулся подола своей одежды.
Чу Ваньнин опустил голову вниз, и всего мгновение спустя его уши стали алыми как маков цвет:
— …
Величественный и исполненный достоинства старейшина Юйхэн, наконец-то понял, что хотел сказать ему его ученик. Оказывается, поднявшись рано утром, он второпях схватил первую попавшуюся верхнюю одежду из беспорядочно сваленных в Павильоне Алого Лотоса вещей, и по роковой случайности это оказалась та самая одежда, которой вчера он обменялся с Мо Жанем.
…Неудивительно, что пока он шел сюда, ему казалось, что что-то волочится за ним по земле! Оказывается, это был слишком длинный подол!
«Мо Вэйюй, ты невыносим!» — разгневанный Чу Ваньнин возмущенно отвернулся. — «Бесстыжий негодяй, ты такой тупица, что так и не понял, что не надо наступать на больную мозоль[131.11]!»