Харбинский экспресс

— Ребро!.. Да и что ж такого — ребро?! По мне, так лучше совсем без ребра, да живому. Ведь вы его, милейший Павел Романович, с того света вернули.

— Любой доктор сделал бы то же самое.

— Э-э! — воскликнул Сопов. — Скромничаете! Не любой, будьте уверены. У вас от Бога талант.

— Оставьте, — сказал Дохтуров, поднимаясь на ноги. — Помогите лучше устроить генерала удобнее. И окно, что ли, разбейте — здесь совсем дышать нечем.

Клавдий Симеонович скатал генеральскую шинель валиком и подсунул Ртищеву под затылок. Вернул на место слетевший ботинок. Огляделся, соображая, чем бы еще помочь.

— Окно, — напомнил Павел Романович.

— Да, — согласился Сопов.

Однако бить стекло он не стал. Извлек из кармана небольшой ножик с хищного вида лезвием, взял со стола пустое блюдо, приложил к стеклу и ловко, одним движением обвел острием. Звук при этом получился пренеприятный, однако Сопов его словно и не заметил. Отложил блюдо, спрятал нож и, поплевав на ладонь, пришлепнул к обведенному на стекле кругу. Приладился, поднажал. Хрустнуло, и в оконном стекле появилось вдруг аккуратное кругленькое отверстие.

Павел Романович, готовивший шприц, усмехнулся.

— Уж кто фокусник — так это вы.

— Могём кое-что, — согласился Клавдий Симеонович. — Так оно лучше. Ни звону, ни шуму, и чистый воздух в наличии.

— Давайте генерала к окну. Чистый воздух — это как раз то, что сейчас ему требуется. Раствор камфары не помешало бы впрыснуть, но наш ротмистр унес с собой мой саквояж…

Глава третья ИГРА В ПРЯТКИ

В то самое время, когда Клавдий Симеонович устраивался в курительной с намерением «позабыться», ротмистр Агранцев беседовал тет-а-тет с молоденькой дамой в небольшой, но очень уютной комнате. Был он не вполне одет — в одних только нижних шелковых панталонах — но это его не заботило.

— Вообрази только, Лулу, — говорил ротмистр. — К чертям все сгорело. Целый этаж. Это очевидный поджог! Спрашивается, китаец внизу с какой целью посажен? Улыбаться да кланяться? Нет, он, каналья, смотреть должен, чтобы чужой человек не прошел. Иначе какой с него прок? Я его однажды вечером просил слетать за закуской, так он, представь, отказался. Моя, говорит, работает. Одним словом — макака!

Блондинка, которую ротмистр называл Лулу, была чудо как хороша. Просто ангелок с пасхальной открытки — в голубом батистовом платье, которое необыкновенно шло к ее васильковым глазам и позволяло любоваться безупречной линией шеи и плеч. Но слушала блондинка не очень внимательно — более забавляясь со здоровущим черным котом, которому кидала привязанный на нитке шарик из какой-то золоченой обертки.

Впрочем, ротмистр иного не ждал. Лулу была дамой замечательной, но ценили ее в заведении вовсе не за умственные способности. Таланты этой нимфы лежали в иной плоскости, но были столь выдающимися, что Лулу имела в особняке собственный апартамент из трех комнат, что по здешним правилам являлось исключительной привилегией. И все же что-то из сказанного ротмистром пробудило в ней интерес:

— Дуся, что ж вам теперь делать? Коли все сгорело, так и денег, стало быть, не осталось?

Агранцев засмеялся.

— Это вздор. Стану я держать в дрянной гостинице вещи. Есть у меня друг детства. Вместе корпус заканчивали, потом судьба раскидала, а тут довелось встретиться. Вот как себе ему доверяю. У него и храню пожитки.

— А что ж к нему вовсе не переедете?

— Женился он. Недавно должность получил при дороге. Квартира казенная, но не очень-то велика. Стеснять не хочу. Да и скучно.

— А своего Зигмунда у товарища почему не оставите?

Агранцев вновь расхохотался.

— Оттого, что мой ненаглядный Зиги очень разборчив. Тебя вот признал. А к другому не пойдет, ни-ни.

— Я и сама его полюбила, — сказала Лулу. — Он чудо что за пупсик. Такой душка! Весь день бы с ним одним и играла.

Надо сказать, кот, развалившийся у нее в ногах, не очень-то походил на «пупсика» или «душку». Весь черный (белыми у него были кончик хвоста, подбородок да носочки на передних лапах), и морда самая что ни есть разбойничья, украшенная щедро шрамами. Должно быть, память о тех временах, когда в его жизни не было атласных подушек.

— Ну, не такой уж он пупсик, — сказал Агранцев. — Это корсар, чистый корсар! Но тебя любит. И ты его береги. Он мне все равно что боевой товарищ. Некуда пока деть этого флибустьера, а в тебе я уверен.

— А те трое друзей, что наверху?

— Они не друзья.

— Я слышала, ты, дусечка, их под ключ посадил.

Ротмистр поморщился.

— Это, моя прелесть, не твоего ума дело.

Тут в дверь осторожно постучали, и ротмистр выглянул в коридор. Там стоял «малиновый» официант с подносом. На нем — бутылка ликера, ваза с апельсинами, засахаренные фрукты и пирожные.

— Поставь на стол.

Посыльный, освободив поднос, повернулся к ротмистру.

— Что прикажете подать наверх вашим гостям?

— Пока ничего.

— Но…

— Ни-че-го.

Официант согнулся в поклоне.

— Как угодно-с.

— Ступай, — махнул рукой ротмистр.

— Сию минуту-с. Вот только…

— Чего еще?

— Мадам Дорис очень просят вас к ней пожаловать.

— Да? Ладно, передай, приду.

Дверь за официантом бесшумно закрылась.