Хаос (ЛП)

Пока роюсь в шкафу, за моей спиной раздается столько смеха, что я даже не могу сказать, от кого он исходит. Хотела бы я быть одной из них, пьяной в стельку и смеяться над дерьмом, которое даже не смешно. Вместо этого я являюсь образцом трезвости, чтобы не намочить рукав Шона своими слезами и не спросить, почему он не может хотеть меня, когда трезв.

Я вытаскиваю из шкафа все что могу найти — крекеры, печенье, крендельки — и меняю их на бутылки на столе, пряча их подальше, прежде чем угрожаю убить любого, кто посмеет разбудить меня. Когда я, наконец, забираюсь под простыни, которые все еще хранят слабый запах одеколона Шона, я измотана — от долгого дня, концерта, от необходимости иметь дело с Викторией Хесс…

От необходимости сказать «нет» Шону Скарлетту.

Зеленые глаза Шона — последнее, о чем я думаю перед сном, и первое, что я вижу, когда просыпаюсь. Темнота только начинает уступать место свету, туманное сияние просится сквозь закрытые жалюзи автобуса, в то время как Шон пальцами касается моего локтя. Он сидит на корточках рядом с моей кроватью — его рубашка чистая, глаза ясные, а дыхание мятно-свежее, когда он приказывает:

— Пойдем со мной.

Не дожидаясь, пока я начну спорить, он исчезает за тяжелой серой занавеской, ведущей на кухню, и я лежу в постели, пока не убеждаюсь, что не сплю. Джоэль храпит, слышится уличное движение, и мое сердце просыпается, заставляя ноги освободиться от одеяла и свеситься с края моей койки. Холод под подушечками пальцев подтверждает, что я не сплю, и я тихо проскальзываю между койками, стараясь никого не разбудить, готовясь к извинениям Шона. Он скажет, что сожалеет о том, что поцеловал меня, объяснит, что был пьян, и я приму все его обещания, что это больше никогда не повторится. Это будет неловко, и мы договоримся, чтобы все было профессионально, на этом все закончится. Просто и невыносимо.

Когда я отодвигаю занавеску и проскальзываю в кухню, он поворачивается ко мне, в его глазах исчез стеклянный блеск прошлой ночи.

— Ты сказала, чтобы я поговорил с тобой, когда протрезвею.

Мое сердце замирает, когда он подтверждает, что помнит — как прикасался ко мне, как я позволяла ему. Он был достаточно пьян, чтобы подойти ко мне, но не настолько, чтобы забыть об этом.

Я поцеловала его в ответ. Я не была пьяна, но поцеловала его в ответ.

Шон подходит ближе, и у меня перехватывает дыхание, когда обе его руки погружаются в мои волосы — все еще влажные после вчерашнего душа. Без ботинок я задираю подбородок, чтобы посмотреть на него снизу вверх.

— Я трезв, — говорит он.

— Что?

— Ты просила поговорить с тобой, когда я протрезвею, — объясняет он.

А потом Шон целует меня.

Мои глаза уже закрыты, когда его губы прижимаются к моим, и я целую его в ответ, одержимая яростной потребностью, кипящей в венах. Я сжимаю в кулаки его футболку, и он разворачивает нас и начинает вести меня назад.

Шон трезв. То, как он смотрел на меня, то, как он прикасается ко мне — сильно, неторопливо, уверенно.

Кухонный стол встает у меня на пути, и тогда руки Шона хватают меня за задницу и поднимают на него. Щетина на его подбородке покалывает мои ладони, щеки, шею, подбородок — пока каждая часть меня, видимая и невидимая, не сдаётся.

Я хочу его, но не на мгновение, не на один раз.

Отрываю свои губы от его и упираюсь руками в его плечи, когда он пытается снова завладеть ими. Тлеющий взгляд его глаз потрясает мою решимость, когда я предупреждаю:

— Ты не можешь сожалеть об этом, Шон.

Независимо от того, трезв он или нет, я не могу потерять еще одну частичку себя. Не могу просто выбросить её.

Шон тянет меня к краю столешницы, так что мои бедра плотно прилегают к его бедрам, и я ощущаю, насколько он твёрдый. Его глаза полны обещаний, когда он говорит:

— Не буду.

Его губы снова сминают мои, и я ногами притягиваю его еще ближе. Руки Шона скользят вниз к моей заднице, и когда он прижимает меня к себе, мой стон смешивается с его низким, тихим, хриплым звуком, который заставляет мои внутренности сжиматься.

Я готова дать ему все, что он захочет, когда Шон внезапно отрывается губы от моих, касаясь моей кожи на виске. Его слова звучат у меня над ухом, и его плечи дрожат под моими руками, когда он говорит:

— Ты тоже не можешь сожалеть об этом.

— Не буду.

— Серьезно. — Его голос неровен, руки дрожат, как будто он с трудом контролирует себя, чтобы удержать их подальше от меня.

— Обещаю, — говорю я, и он отстраняется, чтобы увидеть правду в моих глазах, прежде чем снова поцеловать.