Долгое время в европейских общественных науках господствовал детерменизм, и будущее в соответствие с ним воспринималось социально заданным. На уровне массового сознания это порождало психологическую уверенность в отношении «светлого завтра». Но образ этого завтра оказывался идеологически варьируемым. Коммунизм, либерализм или национализм исходили из разного понимания сущности законов развития. Будущее было определено, но оно определялось исходя из выбора парадигмы.
Сегодня методологически произошел сдвиг к другому краю. Постмодерн заявил о принципиальной непознаваемости перспектив завтра, сделав акцент на нарративах самовыражения. Получили распространение идеи эджайлизации, выражаемые в снятии с повестки ввиду неопределенности будущего понятия целей.
Речь идет таким образом не о том, что постижение будущего принципиально осложнилось. Его постижение всегда было крайне сложной задачей. Проблема в другом — современном методологическом кризисе общественных наук. Утверждение о непостижимости будущего оказывается на поверку сведено к отсутствию соответствующего инструментария ее постижения.
Нуждается в уточнении в свете выбора базовых методологических подходов и понятие «тенденция». Существуют эпохи, когда анализ тенденций и трендов функционален. Это время монотонных процессов. На основе тенденций — чаще всего методики экстраполяций — даются прогнозы развития, определяется вектор изменений. Но есть эпохи, к которым относится и нынешняя, когда более целесообразным оказывается не анализ тенденций, а исторических развилок. Современная ситуация, диспозиция которой в значительной мере оказалась задана вызовом Covid, такова, что прежними тенденциями выход из нее никак не предрешается. Выбор парадигм может быть различным и даже дихотомическим.
Главные угрозы в современном оперировании понятием хаос заключаются в двух подходах. Первый состоит в подавлении хаоса регламентами и циркулярами. Способ недопущения хаоса видится во включении сил бюрократии, ассоциируемой с порядком. Но бюрократия не только не может обуздать хаос, но оказывается катализатором его усиления. Современные протестные движения и возникали прежде всего как реакция на «бюрократическую дурь».
Вторая ошибка состоит в попытках реабилитации хаоса. В хаосе обнаруживают животворящий источник, связывают его с иррациональным началом в человеке. Есть даже попытки обнаружить в хаосе парадигмальные основания русской жизни — ее дионисийской стихии. Хаос заявляется как русский ответ на западный порядок. Фактически апологетизируется «Смута», которая ни к чему иному как к смерти государственности и народа привести не может.
Христианский взгляд на хаос однозначно негативный. Хаос есть выражение инфернального. Христианство не равно дионисийству и во многих аспектах противоположно ему. Но христианство противопоставляет хаосу не бюрократическую силу, а силу духа, духовноцентичное видение мира.
ГЛАВА 2. ХАОС ПОД ДЕВИЗОМ СВОБОДЫ
На каких ценностных основаниях следует выстраивать общественную жизнь? Ответы на этот вопрос могут быть различными. Различие ответов отражает в значительной мере существующее различие идеологий. В конце двадцатого столетия в качестве ценностного универсалия была заявлена позиция выстраивать мир на ценностях свободы. Сегодня уже вполне очевидно, что этот замысел провалился. Кто-то говорит, что плох был не сам замысел, а практика его реализации. Нужна перезагрузка, нужно повторить. Попытаемся в представленном разделе разобрать связь идеи обретения свободы и погружением общества в состояние хаоса.
Свобода и государственные катастрофы. «Хватит уже свободы!»
Свобода исторически часто оказывалась соблазном, приманкой, оборачивающейся катастрофой для социума, средством захвата власти, механизмом нового порабощения. История России четко демонстрирует взаимосвязь между политической раскруткой темы свободы, наступающим за этим хаосом и последующим государственным кризисом, а то и обвалом. Волны пропаганды свободы хронологически предшествовали или соотносились со «Смутным временем» начала XVII века (реформы Лжедмитрия I), пугачевщиной (реформы Екатерины II), восстанием декабристов 1825 г. (реформы Александра I), народовольческим террором и революционной ситуацией 1880–1881 гг. (реформы Александра II), первой российской революцией 1905–1907 гг. (реформаторская деятельность либеральной группировки в направлении ограничения самодержавия и пропаганда свободы оппозиционными и революционными партиям), фактическим распадом государства после Февральской революции 1917 г. (феврализм как идеология тотального освобождения), распадом СССР (реформы Горбачева), кризисом государственности в постсоветской России (неолиберальная политика и пропаганда 1990-х гг.) 38.