Хаос и симметрия

Увы. Фолкнер не столь либерален. Посмеявшись надо мной однажды, выставив меня на посмешище перед кретином, понять которого у меня едва хватило ума, Фолкнер уже вовлек меня в свой мир и, не спросив разрешения, сделал своим персонажем, которым можно манипулировать. Правда, персонажем, наделенным свободой и особыми полномочиями – жить в его мире собственной жизнью. Но все-таки персонажем, а не соавтором. Я лишился имени, стал каким-то третьим лицом, “им”, обитателем, не имеющим прописки (в Америке она не нужна) и документов, удостоверяющих личность. От меня требуется не соавторство, а освоение пространства, сочинения по правилам, проживание моей собственной романной судьбы. Связывая друг с другом острова, проступающие над водой, скрывающей все, восстанавливая фон, панораму, историю, я обживаюсь в мире Йокнапатофы, приближаюсь к ее обитателям. Я перестаю быть читателем, становлюсь участником событий, и происходящее кажется мне реальным, а не вымышленным, потому что оно столь мучительно узнано, открыто и заново воссоздано мною самим.

Мир Фолкнера организован таким образом, что всякий пройденный эпизод по мере моего продвижения в тексте требует, чтобы я к нему возвращался, перечитывал его заново, соотнося с новыми горизонтами открывающейся постепенно панорамы.

Второе приближение к Фолкнеру: восстанавливаем панораму

Представим теперь, что у нас хватило терпения дочитать роман до конца, и снова вернемся к эпизоду, в котором мы сначала мало что поняли. Фон, панорама действия нам известны. Осталось лишь восстановить скрытую рассказчиком (или же скрытую от рассказчика) цепь причин и следствий и пережить трепетную радость узнавания.

Кретин-рассказчик (мы не ошиблись – он в самом деле кретин), который ходит-бродит по двору, – это не кто иной, как слабоумный Бенджи, младший из трех братьев Компсонов. Сегодня у него день рождения: ему исполнилось 33 года, и по такому случаю чернокожая служанка Дилси отправила Ластера в город за тортом. За Бенджи приглядывает Ластер. Он действительно шалопай 14 лет, внук служанки Дилси. Ластер ищет потерянную монету – она ему нужна, чтобы пойти вечером на артистов, но ему все время приходится отвлекаться на ноющего дурачка Бенджи. А тому хочется за забор, на луг. И мы уже понимаем, почему ему туда хочется и почему ему туда нельзя. Луг раньше принадлежал Компсонам и даже назывался “Бенджиным” – дурачок любил там гулять. Потом луг продали гольф-клубу – родителям понадобились деньги, чтобы оплатить приданое дочери Кэдди, Бенджиной сестры, и обучение старшего сына Квентина в Гарварде. Впрочем, жертва оказалось напрасной, и вырученные деньги никому не помогли: Кэдди развелась, а Квентин покончил жизнь самоубийством. Но, так или иначе, Бенджи лишился любимого луга, и его прогулки вот уже восемнадцать лет ограничиваются садом. Именно поэтому он топчется у забора и с такой животной тоской смотрит, как чужие люди играют на его лугу в гольф.

Один из игроков подзывает мальчишку и произносит слово “кэдди”. Бенджи тотчас же начинает выть, и мы, прочитав роман, можем догадаться о причине этой реакции. По чистой случайности услышанное Бенджи слово совпадает с именем сестры, к которой он был привязан и которую навсегда потерял. Вспомнив о своей утрате, Бенджи плачет. Ластер (у него своих проблем хватает) сердится и грозит кретину, что съест его торт вместе со свечками. Потом оба по очереди протискиваются через выломанные в заборе доски – причем неповоротливый Бенджи умудряется зацепиться за гвоздь – и отправляются к ручью: Ластер надеется отыскать там свою монетку.

Все видимое наконец стало понятным и обрело не “кретинский”, а вполне вменяемый вид. Казавшиеся случайными детали и реплики аккуратно заняли свои места в общей панораме действия, объяснив нам метод работы Фолкнера. Как мы видим, он детально продумал весь свой огромный мир. Продумал и убрал за скобки, тщательно скрыв в густом тумане и оставив едва видимые островки. Это не просто эпизоды, детали или реплики, выбранные наугад, а фрагменты значимые, выбранные таким образом, что можно восстановить вынесенное за скобки пространство. Фрагменты изымаются Фолкнером из банальной цепи причин и следствий, из потока линейного времени, из всего того, что делает их однозначным, одновекторным. Утратив обычное значение, они оказываются чудовищно конкретными и потому, как это ни парадоксально, символическими.

Кретин Бенджи, сам того не ведая, открывает в увиденных им вещах глубинный смысл. Таким образом, эпизод, который мы уже дважды рассмотрели, требует еще одного прочтения – на предмет символического смысла.

Третье приближение к Фолкнеру: мифы и подтексты