Хаос

Кязим-бек выразил возмущение по поводу нападения. О, он обязательно узнает, чьих рук это дело, и проучит злодеев как следует. Ниасамидзе, ухватясь за рукоять кинжала, клялся всех перебить. Мелкон и Мовсес, ехидно улыбаясь, перемигнулись, — они уже догадывались, кто устроил избиение.

Присяжный поверенный Пейкарян считал, что если злодеев разыщут, то, безусловно, сошлют «за покушение на убийство».

— Разыскать не трудно, но как доказать? — двусмысленно заметил Мовсес, незаметно для Микаэла подняв два пальца над головой.

— Я все-таки… гм… опять скажу… гм… лучше мирно, — вставил Папаша.

Несмотря на соболезнующий характер визита, почтенный холостяк был очень весело настроен. Компания острила и отпускала шутки на его счет. Его обнимали, тискали, целовали. А он с улыбкой повторял:

— Миндаль, миндаль…

Это должно было означать, что шутки друзей ему приятны, как миндаль.

— Микаэл, скорей выздоравливай, — сказал Мовсес. — Папаша на днях закатит большой обед. Из Ирландии ожидают двух ученых путешественников. В их честь он хочет устроить банкет, авось удастся спустить им сомнительные нефтяные участки… Будет держать речь о мировом значении Баку. Нынче Папаша стал космополитом. От патриотизма мало пользы.

Микаэл из вежливости принужденно улыбался, но вскоре болтовня друзей ему наскучила: ясно, что многие явились поиздеваться над ним, в особенности Мовсес, которого он не переносил. Микаэлу стало не по себе, когда апатичный картежник преднамеренно упомянул о Грише и намекнул на примирение.

— Должно быть, у тебя иссякли темы для острот, — сказал Микаэл сердито.

— Отчего же? Сколько угодно!

— Тогда оставь меня в покое.

— Ваше сиятельство, поехали, — обратился Мовсес к князю Ниасамидзе, — наш приятель в плохом настроении. Микаэлу показалось, что Мовсес сделал насмешливый жест. Нервы его не могли перенести даже самой невинной шутки. Не выдержав, он презрительно бросил:

— Да, я в плохом настроении, но это не имеет отношения к порядочным людям.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросил Мовсес.

— А то, что за глаза ты про меня всякие гадости говоришь, издеваешься надо мной, как над трусом, и без зазрения совести являешься со своим сочувствием. Это непорядочно, дружок…

Замечание было справедливо. Мовсес почувствовал вину: ведь сострил же он однажды насчет приятеля, да еще при Суляне, имевшем неосторожность сообщить об этом Микаэлу. Тем не менее он попытался отразить удар:

— Не будем лучше говорить о порядочности, это завело бы нас далеко, и почем знать, какие дела там обнаружатся. Я предпочитаю молчать.

— Нет, уж лучше говори, — подчеркнул Микаэл с раздражением. — Хоть раз поговорим искренне.

— Искренне? Нет, друг мой, искренность — вещь залежалая, а я гнилого товара не покупаю. Не хочется просто мараться. Попробуй, хоть на минуту быть искренним — и увидишь, какие гнилые рыбы всплывут.

Намек был ясен. Микаэлу стало не по себе. -

— Ваше сиятельство, — с едкой иронией обратился он к князю Ниасамидзе, — чтобы положить конец неприятному разговору, не могли бы вы рассказать что-нибудь из жизни тифлисского английского клуба?

Мовсес вздрогнул. Рассказывали, будто в английском клубе за картами он когда-то был уличен в легком шулерстве и вежливо выведен.

— Тем для разговоров у нас и в Баку хоть отбавляй, — заметил Мовсес, сильно задетый. — Думаю, что незачем за ними ездить в Тифлис.

— Например? — спросил Микаэл, покусывая губы.

— Например, разве не могут служить предметом разговора хотя бы женщины с усиками или же грубые лавочники, при помощи бандитов разыгрывающие роль Отелло?

Все молча переглянулись, потом посмотрели на Микаэла. Замечание было в высшей степени дерзким и язвительным. Ждали еще более оскорбительного ответа Микаэла. Кязим-бек от удовольствия покручивал усы, предчувствуя, что разгорится ссора и потребуется его вмешательство. Князь Ниасамидзе делал знаки Мовсесу, чтобы тот замолчал. А Папаша, точно баран, изнуренный жарой, то и дело мотал головой. Он был бы рад улизнуть, не желая присутствовать при неприятной ссоре: ну и народ же эта «молодежь» — обижается на всякий пустяк!..

Микаэл, дрожа, с минуту смотрел в лицо противнику, потом его гнев распространился на всех.

— Чего вы от меня хотите? — крикнул он, не помня себя. — Зачем вы пришли? Кто вас просил? Ступайте, надоела мне ваша дружба, уходите!.. Вы мне больше не товарищи!..

Этот неожиданный взрыв изумил всех: обидел один, а досталось всем.

— Легче, легче, мы-то чем виноваты? — заметил Кязим-бек с иронией.

— Все вы стоите друг друга, все!..

— Молодец, нравится мне твоя откровенность, клянусь жизнью, — ты прав!

— Конечно… гм… он прав… — Папаша пытался свести ссору к шутке. — А то мы… гм… люди… что ли…

— Господа, — вмешался Мелкон, — я понимаю, отчего наскучила наша дружба Алимяну. Я тут, кроме черной нефти, чувствую, так сказать, чудесный аромат фиалки, ее свежесть, невинность. Гм, Сулян, чего ты озираешься? Думаю, что ты раньше всех постиг суть дела. Помнишь, что говорил?